«Господи! — молился внутренне Лева. — Научи меня, как поступить, чтобы не впасть в искушение». И ему стало ясно, что он должен сказать ей, кто он, за что фактически страдает и к чему стремится. И он рассказал Вале, что он христианин, так же, как Жора, что Христос для него дороже всего. Он рассказал ей, как от ранней юности он отдался Христу и пошел этим путем. И вот уже второй раз в заключении.

Она слушала, и чувствовалось, что после всего того, что сказал ей Лева, как бы смотрела на него другими глазами.

— Так, значит, по-вашему, и никакой грех недопустим? — спросила его Валя.

— Да, да, — сказал Лева. — Христос прощает грехи, но в то же время Он говорит: «Иди, и впредь не греши». И когда мы со Христом, мы не только знаем, но всем сердцем понимаем, что даже если смотреть на женщину с вожделением, это значит — согрешать, быть преступником.

— А у меня вот получилось нехорошо, — тихо прошептала Валя. — Я ведь из хорошего дома. Воспитание было отличное. Мой отец, например, может обедать, только если он будет есть суп серебряной ложкой. Но о Христе не говорили. И вот, когда я попала сюда и была в центральной колонне, со мной сблизился один инженер. И вот, представьте себе, он меня соблазнил. Я ему отдалась. Он уже освободился и уехал в Москву, пишет, что считает меня своей женой. Это хорошо, но я даже не знаю, люблю я его или нет. Это произошло как-то неожиданно.

После этого разговора Лева свободно делился с Валей мыслями о Спасителе, о своих стремлениях. Теперь всякое искушение ушло от него в сторону. Между ней и им как бы стоял Христос.

Неожиданно в их колонну приехал из управления фельдшер в военной форме — в шинели — Синявский. Он был взят прямо из армии. Лева думал, что он приехал работать к ним, но оказывается — в командировку.

Наедине он признался Леве, что безумно любит Данилевскую, и приехал для того, чтобы только взглянуть на нее.

— Как вы относитесь к Вале? — спросил он Леву.

— Только как к хорошему товарищу по работе, и все, — ответил Лева.

— Тогда прошу вас, храните ее от всяких людей. Она достойный, хороший человек, но уже один раз, как бабочка, обожглась с одним инженером.

Колонна расширялась, прибывали новые этапы. Было много жуликов, были больные, были отказчики. Лева старался добросовестно лечить людей и освобождал от работы действительно больных. По утрам списки освобожденных по болезни часто вызывали бурную реакцию у начальника колонны, которому нужно было во что бы то ни стало вывести больше людей на трассу. При виде списка освобожденных он страшно расстраивался и, схватив его, бежал в амбулаторию.

— Ты что наосвобождал? Это все больные?

Начальник, пожилой человек, весь трясся от гнева и, потрясая палкой, на все объяснения Левы, словно бешеный, кричал:

— Фашист, фашист! Я тебе покажу, фашист, столько людей освобождать от работы!

Лева требовал комиссии и доказывал, что люди действительно были больные.

Из управления лагеря поступали все новые и новые директивы о поднятии производительности труда, о борьбе с отказчиками от работы, о большем выводе заключенных на работу за зону.

Начальник явно волновался. По утрам всех отказчиков с помощью надзирателей собирали к вахте и под особым конвоем отдельной бригадой выводили на производство. Но отказы от работы не уменьшались. Не привыкшие к работе воры явно не хотели трудиться. Наиболее старые главари просто сидели на верхних нарах и, когда приходило начальство с проверкой, нахально смотря в глаза начальнику, говорили:

— Иди сам работай, начальничек, а нас не трогай.

Начальник кричал надзирателям:

— Взять их!

Надзиратели начинали брать, но это было не так легко. Тогда помогал сам начальник. У него была палка-подожок. Он ловко крюком этого подожка поддевал за шею сидевшего на нарах урку и сбрасывал его на пол. Это падение со вторых нар не обходилось без ушибов. Урки нещадно ругались, ругалось начальство, и при сценах этого адского развода по своей должности фельдшера всегда присутствовал Лева.

Доходяги, урки и другие физически ослабевшие заключенные прятались во время развода под нары, разбирали полы и залезали в подпол, их трудно было найти. Тогда начальство решило применять собак, которые охраняли лагерь снаружи и сопровождали этапы в пути следования. В зону по утрам, когда кончался развод, приходил проводник с собакой. Это был молодой военный. Он ревностно старался выполнить порученное задание и шел с надзирателями разыскивать скрывавшихся. Собака находила их под нарами, под полом, и не только находила, но и кусала. Искусанные приходили в амбулаторию к Леве на перевязку. Лева с содроганием смотрел на эти раны, записывал каждый случай в амбулаторный журнал и составлял акты. Записывать и составлять акты ему никто не поручал, но вся его душа возмущалась против этого, и он только отмечал правду того, что происходило.

«Что будет дальше, как быть?» — думал он, перевязывая покусанных.

И вдруг грянул гром. Явилась большая следственная комиссия. Начальника колонны арестовали, проводника собаки тоже. Начались допросы, многих надзирателей не было уже видно. Вызвали Леву и предложили дать показания. Он беспристрастно рассказал обо всем, что было, и представил следственным органам акты на покусанных. Его привлекли к делу как свидетеля.

Не прошло и несколько дней, как к Леве прибежал начальник из УРЧ (учетно-распределительная часть) и сказал, что его, вероятно, отправят в этап.