— Ну, ты, конечно, там тово…?

Эти разговоры были Леве чрезвычайно неприятны. Но, видимо, то, что они были на этой работе вдвоем, и дорогой только вдвоем, — это и дало повод к подобным разговорам и грязным намекам. Перед Богом Лева был абсолютно чист, хотя он ощущал близкое присутствие женщины, но и в мыслях не допустил никакого греха с нею. И это объяснялось не тем, что он хорошо воспитан. Многие люди получают хорошее воспитание, но потом падают. Здесь причина, что он остался чист, была только в том, что он был с Иисусом, он молился. И когда замечал, что эта сотрудница в их работе минутами была особенно расположена к нему, он особенно обращал взор свой к горам, откуда приходит помощь. И только поэтому в данном случае он избежал искушения и падения.

Но из этого случая Лева особенно отчетливо понял, как нужно не давать повода ищущим повода. Он припомнил, как ему рассказывали о бывшем еще до революции пресвитере Самарской общины Всеволоде Ивановиче Петрове, память о котором глубоко чтили все знавшие его. Однажды он как-то шел после посещения с юной сестрой, и она предложила ему пройти через Струковский сад, где было обычное гуляние. И хотя их путь в самом деле пролегал через этот сад, Всеволод Иванович сказал:

— Нет, лучше пройдем мимо сада, малютка, чтобы не давать повода, чтобы не подумали, что мы с тобой гуляем в саду.

Лева вспомнил прекрасного семьянина Николая Александровича Левинданто, который был особенно строг к тому, чтобы не подавать никаких поводов, и старался никогда не оставаться наедине с отдельными сестрами и даже когда дорогой он встречал кого-либо из молодых сестер, то здоровался и спешил удалиться, чтобы не вызывать каких-либо лишних разговоров. «Не лучше ли было бы и мне, — размышлял Лева, — отказаться от участия в экспедиции, чтобы не вызывать двусмысленных улыбок этих врачей?»

Лева был особенно благодарен Богу, что Он сохранил его от искушения, и на душе его было спокойно и чисто. Да не подумает никто, что Лева сохранялся в чистоте своею силой. Нет, это результат того, что в эти дни он был близок к Иисусу, и это его сохранило. Тогда, когда он духовно охладевал или впадал в суету и не имел глубокого внутреннего общения с Иисусом, — пыль, грязь окружающего проникали в душу. Проникали грязные мысли, и он вел себя так, что приходилось оплакивать, и лишь опять прикосновение Иисуса очищало и прощало, давало силы идти вперед, не оскверняясь от мира.

Лева по-прежнему продолжал работать в районной больнице на лагпункте. Начальник санчасти — «борода» и его жена — врач куда-то уехали. Санитарной частью Горно-Шорского отделения Сиблага стала заведовать вольная, сравнительно молодая женщина-врач. Она энергично взялась за работу и, как все новые начальники, сделала кое-какие изменения в личном составе. Так, в частности, она перевела доктора Тишина в другую часть лагеря.

— До свиданья, до свиданья! — говорил Тишин, пожимая Леве руку. — Не поминай лихом!

— Желаю счастья! — искренно сказал Лева. — Вы мне плохого ничего не сделали, от вас я имел только хорошее…

Врачу Букацику работы прибавилось, и он поручил Леве вести стационар, заявив, что он вполне доверяет Леве это дело, хотя Лева и фельдшер. Медработников не хватало, медсестру отправили в дальний этап. Через некоторое время прислали из управления другую, молодую женщину — москвичку Валю Данилевскую.

— Здравствуйте! — сказала она Леве, приветливо улыбаясь. — Я о вас слышала.

— От кого?

— От Жоры-скрипача.

— Вы с ним знакомы?

— О да, я с ним познакомилась еще в Москве.

Лева обрадовался и стал расспрашивать приехавшую о ее знакомстве с Жорой. Она рассказала, что ее отец — известный скрипач Большого театра, и он играл вместе с Жорой. Жора иногда бывал у них, они делали сыгровки.

И вот, когда меня арестовали и привезли сюда, я увидела здесь Жору и поразилась. Как! Он, такой хороший человек, и мог попасть сюда!

— А вы-то как попали? — спросил Лева.

— Просто по недоразумению. У нас была веселая компания: девчата, ребята. И вот, представьте себе, один парень сказал что-то неуважительное в адрес Сталина, нас всех и забрали.

— Да, действительно, это по недоразумению, — сказал Лева.

— Сейчас этих «недоразумений» в Москве сколько угодно, — сказала, хмурясь, Валя. — Захочет кто-нибудь расширить свою квартиру за счет соседа, возьмет «стукнет» на него и подпишет показания, что он сказал что-то против власти. Того — «в конверт», семью на выселение. И сосед расширил свою жилплощадь. Но вот — Жора, он такой человек, он лишнего слова не скажет. Все его любили. Неужели нашелся такой негодяй, что наклеветал? Впрочем, я вам по секрету скажу, только вы никому не говорите: ведь он верующий, баптист. Вот из-за этого, видимо, и попал.

Лева понял, что хотя Жора и говорил о нем, но не сказал, что он верующий. И Лева решил молчать о себе.

Работали вместе. Валя была аккуратной, старательной, и Лева не мог ею не восхищаться. Кроме того, нужно сказать, как говорили заключенные между собой, по красоте в Горно-Шорском лагере Данилевская занимала второе место, — первое место отводили какой-то женщине из Ленинграда. Доктор Букацик всячески приглашал Данилевскую к себе в кабинет в свободное время, но она предпочитала проводить свободные минуты с Левой.