Мазур без особого труда сдвинул ёмкость, оказавшуюся пустой, в сторону. Под ней открылся ход. Автоматы они оставили наверху, Ежи достал вальтер.

– Осторожно, Иван Ильич, – напряжённым голосом сказал он. – Держите ухо востро.

Мазур пропал в чёрном земляном провале. Саблин передёрнул затвор и полез следом.

Они пробирались узким ходом, пробитым в грунте. Шляпу Саблин потерял, в волосы набилась глина. Ежи перед операцией предусмотрительно надел берет, и поручик ему сейчас слегка завидовал. Плащи у обоих постепенно превращались в грязные обноски. Ко всему прочему, Саблин умудрился пару раз хорошо приложиться головой о низкий свод. Света фонаря не хватало, и Иван продвигался в густых сумерках.

Наконец пахнуло свежим воздухом. Ход вывел в глубокую канаву, по щиколотку заполненную жидкой грязью, но надёжно скрывающую беглецов. Поверху светил прожектор, отдалённо каркал мегафон.

– Дьябел! Пшеклеты гжебни! Даже ход прорыть толково не смогли. Пошли быстрее.

Саблин шагал за Мазуром, сосредоточившись на том, чтобы не оставить туфлю в вязкой жидкой глине. Грязь с радостью вцеплялась в обувь, а отпускала неохотно, с противным чавкающим звуком. Будто подслушав его мысли, Ежи бросил через плечо:

– Не потеряйте обувку. Босиком далеко не уйдёшь, и мне придётся вас пристрелить.

И тут же сам поскользнулся и уронил лампу.

– А за потерю лампы мне завалить вас? – усмехнулся гренадер. Поляк только выругался.

Дальше продвигались по хляби в полной темноте. К счастью, скоро добрались до лесенки, вкопанной в стенку оврага. Беглецы поднялись наверх. Дождь не ослабевал, к нему прибавился ветер. Вдали раскачивался уличный фонарь, но света его явно не хватало, вокруг царила кромешная темень, в которой с трудом проглядывали силуэты домов. Ни лучика не пробивалось через плотно закрытые ставни. Только за домами, довольно далеко, всё светил прожектор «Сокола».

Саблин потерял ориентацию. Мазур, по-видимому, тоже. Они стояли, грязные и насквозь промокшие, не зная, что предпринять. Ежи крутил головой, вглядываясь во мрак, пропитанный влагой, и не мог решить, куда двигаться дальше. Неожиданно шелест дождевых струй заглушило тарахтение двигателя. Из темноты, без единого огонька, выплыл мотоцикл с коляской и затормозил возле них.

Старенькая модель с коляской, похожая на американский «Индиан Биг Чиф» двадцатого восьмого года. Однако аппарат подъехал довольно резво. Водитель наглухо закутался в просторный дождевик с капюшоном и теперь угадывался угловатой густой тенью на своём «индейце».

– Садитесь, быстро! – прозвучал молодой мужской голос.

Мазур выхватил вальтер.

– Не дурите, панове, – повысил голос неожиданный помощник. – Русские начали прочёсывать район, с минуты на минуту будут здесь. Будете играть в недоверчивых, уеду к чёрту, и пропадайте.

Мазур первым вскочил на заднее сиденье, уперев ствол вальтера в бок водителя.

– Если мне что-нибудь не понравится, парень, выпущу всю обойму.

Саблину досталась коляска. Он забрался, оружие держал наготове. Мотоцикл стрельнул выхлопом на прогазовке и бодро взял с места. Фару водитель так и не включил, но ориентировался в темноте свободно, угадывая повороты каким-то непостижимым образом. Трясло нещадно, но главное, беглецы быстро удалялись от схрона и возможной погони.

Где они находятся, Саблин так и не сообразил. Мотоцикл кружил в темноте, преодолевая бесконечные повороты, и в конце концов совершенно сбил поручику ориентиры. Казалось, выкинь его сейчас из люльки, он не выберется из этого района даже утром, не отыщет дорогу к знакомым местам в городе. Будто затягивало в болото, в трясину: и дна не достать, и ухватиться не за что.

Но поездка окончилась столь же неожиданно, как и началась. Мотоцикл резко затормозил, справа виднелась высокая ограда. Темнота не рассеялась, а, казалось, стала ещё гуще. Саблин не успел ничего понять, как сильные ладони сжали руку с пистолетом, выкрутили его из пальцев. Судя по возне рядом и польским ругательствам, то же происходило и с Мазуром. Потом в голове коротко сверкнуло, загудело, и поручик провалился уже в абсолютную темноту. Без теней, без ощущений, без памяти…

Сознание возвращалось медленно. Вначале посветлел фон, послышался неразборчивый бубнёж, но рук и ног Саблин не чувствовал. Слов не разбирал, что с ним происходит, не понимал. Только тупая боль в затылке была реальна, реальнее всего остального.

Потом заунывное «бу-бу-бу» превратилось в слова. Поручик ощутил запах табака, сивухи, мокрой овчины, ещё чего-то, что он не разобрал. Саблин разобрался, что сидит на стуле, руки его прикручены к спинке, ноги – к ножкам. Пошевелить ими невозможно. И кто-то совсем рядом быстро и непонятно говорит на украинском в несколько голосов.

Он попытался незаметно приоткрыть глаза, и попытка эта нашла живейший отклик у присутствующих.

– О, глянь, москаль прочухивается! – радостно воскликнул один из голосов. – Давай, ваше благородие, глазки-то открывай.

– А ты его цигаркой прижги, – посоветовал другой голос. – Вмиг прочухается.

– Геть! До времени шкурку не портить! – весело отозвался третий. – Устроим москалю баню с парилкой и прорубью, но позже.

– Когда это хохлы толк в бане понимали? – с трудом выговорил Саблин. – Она ж русской называется не зря.