– Македонский?

– Вроде того.

Солнце оказалось точно за спиной Энке, превратив его в плоскую фигуру мрака: мощные ноги, широкие бедра, покатые плечи и слегка растопыренные руки, которые из-за бугристых мышц не прижать к бокам.

– Александр Македонский, он же Великий, он же Двурогий, - скороговоркой зачастил Лекс.
– Его мамаша Олимпия утверждала, что зачала дитя от бога Зевса. Верили далеко не все. Муж точно не верил. За это сынок организовал ему покушение со смертельным исходом. В восемнадцать лет Александр собрал армию, покорил много стран. После его смерти империя распалась.

– А кто в его армии служил?

– Да, кто ни попадя! Сейчас вспомню... костяк составляли македонцы, остальные - с бору по сосенке - присоединялись по ходу дела.

Солнце, выглянув из-за плеча Энке, ударило Лекса по глазам.

– Отступи на шаг вправо, - попросил человек.
– Вправо, а не влево! Что значит, относительно кого?! Относительно себя! Мне тоже печет. Ты же рядом со мной сидеть брезгуешь, вот и загорай.

– Женщины в его армии были?
– тоном дознавателя потребовал джинн, и не подумавший подвинуться.

– А в какой армии их нет?! Маркитантки, гетеры, сестры милосердия, флейтистки, поварихи, подруги, жены...

– Вот тут ты врешь! Не было в армии Александра женщин. Они ж там все друг другу..., - Энке споткнулся.
– Он же провозгласил междубратскую любовь. А триста спартанок встали у Фермопил и держались до прихода амазонок. Там-то Александру с его красавчиками и пришел полный и окончательный расчет.

– Да ты что?!
– Лекс натурально покатился от хохота.
– Нет, конечно, греки в те времена далеки были от идеала нравственности, но не до такой же степени. Наш Александр, кстати, в каждой завоеванной стране женился на тамошней царевне. Детей нарожал! В некоторых секторах даже род такой остался - Александриды. А в некоторых - только упоминание: родился, воевал, зарезали, помер. Слушай, а я точно на него похож?

– Один к одному, - джин скривился как от кислого.

– А за что, мой энергетически неуравновешенный друг, ты его так не любишь?
– наконец спохватился Лекс.

– Один соратник по борьбе Александру лампу подарил. Дальше рассказывать?

Пустыня из коричневой постепенно становилась грязно-розовой. Тени обрели четкие границы. Под скалой еще сохранялись остатки ночной свежести, за пределами воздух уже истаивал, знойными струйками.

Энке наконец покинул пьедестал, на котором промитинговал все утро, но уселся в отдалении. Физиономия джинна оставалась пасмурной, хотя и без прежней агрессивности.

– Лампу, значит, друг подарили. И... ты, что, ублажал Александра всю компанию?
– Лекс старался говорить сочувственно, а получилось наоборот.

– Я не посмотрю, что ты хозяин, - вскипел Энке.
– Башку откручу! Ему лампу Лектор перед самыми Фермопилами принес, еще и горлышко заткнул, гад. Я в ней сутки просидел. Когда выпустили, первое время вообще ничего понять не мог. А когда дошло...

– Да колись ты. Обещаю, ни одна живая душа не узнает.

– Александр Лектора выгнал, одежки поскидал, трясется весь. Ты, говорит, будешь у меня самый любимый брат, мы, говорит, пронесем нашу любовь по всему миру.

– Я ему: как пронесем? На щите или под щитом? На транспарантах или на скрижалях? Какой размер, вес, материал, шрифт, язык? Пока, говорю, точно задачу не поставишь, не понесу любовь.

– А он?

– А он говорит... ну, это... говорит: покажи мне свою мужскую силу.

– А ты?

– А я взял треножник и отколотил его до полного выпадения из памяти. Сказано же: ставь задачу конкретно!

– А что дальше было?

– Ну, армия на приступ перешейка собралась, а полководец лежит в полной отключке. Лектор - за лампу, она ему не дается: подарил, не моги больше прикасаться. Я сижу над чуть живым телом, объясняюсь: выполнял приказ хозяина. Лектор - на меня с кулаками: дескать таких наклонностей раньше за Александром не водилось. Я ему - в лоб. Положил рядом. Так они сражение и продули. Когда остатки братьев-любовников удирали, про меня никто не вспомнил.

– А потом?

– А что потом...
– завозился Энке в некотором смущении.
– Потом пришли спартанки с амазонками.

– И ты их всех...?

– А куда было деваться?
– поднял честные глаза джинн.
– Правда, после они все передрались - лампу делили. Так друг дружку и перевели. А, после, - громко изрек он, предваряя следующий вопрос, - наступили в Элладе тишина и гармония аж на три века.

Лекс за дорогу в песках высох до звона в сухожилиях. Одежда пришла в полную негодность. От нее почти ничего не осталось. Мысли были только о воде и еде. Одно хорошо, преследователи его точно потеряли.

Последние два дня пути он начал впадать в оцепенение. А джинну хоть бы что, бежал себе, поглядывая по сторонам, да время от времени ругал человеческое племя за слабость, изнеженность, зависть, подлость, жадность, трусость, тупость, жестокость...

Внезапно он ссадил Лекса в тень и умастился рядом.

Каменистая гряда стекала от вершины на ту сторону отлогим спуском. По самому верху шла череда причудливых скальных зубцов. Под таким, похожим на обломанный клык, они и залегли. Лекс поплавал некоторое время в прозрачном беспамятстве, но благодаря усилиям Энке, пришел в себя.