Мы, парни из Горицы, никогда не были искренними, когда речь заходила о любви. Мы соревновались, кто громче и убедительнее докажет, что любовь — всего лишь «небескорыстное развлечение». Поскольку мы презирали бездействие, любовь казалась нам бесполезной тратой времени. Все наши представления о любви сводились к американским фильмам, в которых герои всегда делали две вещи. Прежде всего, они регулярно ходили в общественный туалет и, пока мочились, вели важные разговоры. Далее, в другой сцене, они по крайней мере пару-тройку раз произносили: «I love you». Ни одно из этих действий нам не нравилось. Поскольку если ты мочишься, то уж мочись, а если ты кого-то любишь, зачем об этом говорить? Мы понимали лишь ту любовь, которая заставляет страдать и плакать. Как у Паши, который часто плакал из-за Мирсады. Своей высшей точки любовь достигала, когда кто-нибудь с окровавленной физиономией вываливался из кафе на асфальт Горицы. Когда речь заходила о женщинах, лишь страдание что-то значило в наших глазах. Остальное было простой порнографией. Но мы все же осознавали, что отношения между мужчиной и женщиной были крайне деликатной темой. Но при этом никто не мог нам объяснить, что же такое любовь. Я сам был вынужден искать оригинальные ответы на этот вопрос.

Я молча смотрел на Майю, размышляя о том, что любовь похожа на поезд, мчащийся на тебя на полном ходу: колеса стучат, состав все ближе и ближе, а ты застрял на рельсах и думаешь о ее взгляде, который наполняет тебя чувствами, заглушает грохот поезда и боль, когда тот сбивает тебя с ног. Внезапно ты перестаешь слышать и видеть. Лишь гораздо позже оказывается, что никакого поезда не было, а история любви остается великой загадкой. Любовь — это греза. Возможно, не больше, чем таинственный закон физики, согласно которому два тела с разной температурой стремятся соединиться в пространстве.

Если бы кто-нибудь включил сирены, оповещающие о конце света, я бы не сдвинулся со своего расшатанного стула в отеле «Белград». Я был уверен, что этот стул представляет собой ветку плодоносного дерева, с которой мы в любую секунду могли низвергнуться в ад.

Землетрясения, равно как бедствия и эпидемии, плотным кольцом окружают столики влюбленных. Наш столик был не просто молчаливым, я ощущал, как немеют мои губы и голосовой аппарат не в состоянии произнести ни одной из тех глупостей, которые обычно выдает незрелый мужчина. Вероятно, потому, что молодой человек, даже если он идиот, чувствует, что в любви гармония, создаваемая молчанием и присутствием партнерши, важнее, чем риск ляпнуть что-нибудь не то.

Это как в фильме. Самых лучших диалогов и декораций недостаточно для того, чтобы фильм получился хорошим. Эта мысль несколько меня успокоила. Видимо, любовь тоже строится на таинственных паузах между словами, между грезами. Чувство растет на протяжении всех действий, совершаемых человеком, и никто так и не сможет проникнуть в конечную тайну и найти ответ на вопрос: «Какая часть любовных отношений несет в себе больше всего энергии?» Поскольку, как только тайна рассеивается, когда любовь исчезает, люди расстаются и начинают думать лишь об очевидных и часто постыдных вещах.

Несмотря на мои благородные мысли о любви, я продолжал молчать. Наверное, она решила, что я глупый. В какую-то минуту я хотел сказать ей, что у меня уже есть подружка, но зачем было лгать ей? Тем не менее я слышал, что женщины любят мужчин, которые красиво лгут. Мы только что познакомились. Я подумал, что Майе, наверное, нелегко быть такой красивой. Столь совершенная красота ставит вас в ряд победителей, подобно Кассиусу Клею до его боя с Фрейзером. Божественная красота женщин — единственное, в чем мужчина может и должен завидовать женщине. Безоговорочно. Женская красота — точка слияния между человеческим родом и вечностью.

Мы по-прежнему неподвижно сидели на ветке дерева, и я размышлял о том, как бы мне незаметно подвинуться и слезть с этой шаткой опоры. Но меня пугала мысль, что при первом же моем движении по направлению к стволу ветка может сломаться под тяжестью моих мыслей и моего молчания. «Я не могу выносить этот взгляд, пора уходить», — подумал я. Я встал, чтобы уйти, но, едва сделав первый шаг, увидел Нью-Йорк. Неужели судьба действительно уготовила Нью-Йорку роль ада? И все века страданий от Эдемского сада до наших дней длились всего лишь секунду?

— Ты куда?

Услышав голос Майи, я останавливаюсь и лгу:

— Никуда!

И снова сажусь на место, чувствуя себя этаким роденовским Мыслителем, застывшим в бронзе.

Мы сидели на жестких стульях бара в отеле «Белград». Я вздыхал, ерзал, не мог усидеть на месте, я не знал, куда деть свои руки. С ногами было еще хуже. Я без конца переплетал их, словно они были слишком длинными. Словно у меня были ноги чемпиона по баскетболу Кресимира Косича. Я принялся слегка покачиваться на стуле, как одноглазый в начале фильма «Однажды на Диком Западе». Майя смотрела на меня и боялась, что, упав, я утащу ее с собой в ад.

— Ты упадешь! — с легкой улыбкой сказала она мне.

По тому, как она это произнесла, я мог бы поклясться, что она не имела ничего против этого. Если бы только я мог заговорить о любви, чтобы произвести на нее впечатление, подумал я. Может быть, рассказать ей историю о том инженере-строителе, который тащил свою голую жену по аллее Горицы до военного госпиталя, демонстрируя изменницу прохожим? Они прошли таким образом четыре тысячи шагов, и никого из случайных зрителей не позабавила эта грустная сцена. Все испытывали лишь чувство жалости. Потому что эти двое жили вместе уже двадцать лет, а разрушенная любовь все же остается любовью.