Шрифт:
Прижимая к груди перчатку, она побежала домой.
— Психованная какая-то, — сказал с досадой Михуца, вытирая глаза кулаком…
А Ника, вбежав дома в сарай, надела перчатку и стала довольно умело наносить частые удары по мешку с песком, подвешенному к потолку…
Дома Михуца попытался открыть шкатулку гвоздем. Но она почему-то не открывалась. Странно! А ведь он точно помнил — в каком-то детективе по телевизору говорили — что любой замок можно открыть обыкновенным гвоздем.
В комнату заглянул Димка.
— Эй, — сказал он, не веря своим глазам. — Ты откуда шкатулку приволок?
— А что?
— А то, что я ее вчера одному человеку отнес.
— Ты? — Михуца сел на кровать.
— Я.
— Это сюр, — сказал Михуца и запнулся. — Забыл слово… Там еще что-то колючее есть… Это сюршп… — Он почесал в затылке. — Ага, вспомнил, сюршприц!
— «Сюр» да еще «шприц»! — захохотал Димка. — Не слишком много? — и покачал головой. — А еще философ!
Михуца насупился.
— Опять обзываешься?
— Сюрприз. Понял? Сюр-приз. Неожиданность.
— Верно, — обрадовался Михуца. — Вспомнил.
Но Димка почему-то не разделил его радости.
— Шутки в сторону, — сказал он хмуро. — Где взял шкатулку?
— А мы с Никой махнулись. — Михуца шмыгнул носом. — Я ей перчатку за медаль отдал.
— Медаль?
Михуца потряс шкатулку.
— Говорит, тут медаль…
— Понятно. — Димка ядовито усмехнулся: — Ну-ка дай.
Михуца уронил шкатулку. Она открылась. На пол упал сложенный вчетверо лист бумаги и этюд на жести.
Михуца сжал кулаки. Где же медаль? Ну погоди, вруниха! А еще клялась. Все лицо слюной забрызгала. Ого!
Присев на корточки, Димка поднял листок. Михуца заглянул через плечо. Но Димка тут же прикрыл записку ладонью.
— Стоп, — сказал он строго. — Читать чужие письма не положено. — Положив в шкатулку листок и квадратик из жести, он встал. — Завтра же отнесу Кайтану. — И небрежно бросил шкатулку на подоконник.
Наступила ночь. Михуца с Димкой легли спать. В открытое окно веял влажный ветерок, неся с собой запах воды, корней, прибитой дождем пыли. Приторно-сладко пахло акацией.
Михуца долго лежал с открытыми глазами, пока не показалось ему, что все вокруг куда-то плывет.
Плыли серые дороги по земле, струились синие травы, вытекали из земли в небо зеленые круглые болотца деревьев, кишащие листьями, словно рыбами; плыла темной шелковой тканью река, покачивались звезды, словно белые лодки в океане; плыла куда-то Михуцына кровать с желтым пятном луны на красном одеяле. Плыли неясные шорохи и что-то снежное, бесформенное в углу комнаты. Михуца привстал на локте.
— …И пришел Кащей Бессмертный. — Димка закутался в простыню и крался с кочергой в руке по комнате. — И принес в кровать Михуце…
Михуца, заметив фигуру в простыне, замер.
И сразу все остановилось: замерзли звезды в небе, окаменели деревья, река стала огромной лентой бугристого гранита, улетучились запахи…
Но в этой морозной пустыне вдруг обозначился шорох.
Михуца резко повернул голову. И все перед глазами снова пришло в движение. В окно лезла чья-то осторожная рука — длинные растопыренные пальцы. Вот она нашарила на подоконнике шкатулку…
— A-а-а! — завопил Михуца, упав на кровать.
В тот же миг Димка, не помня себя, хватил кочергой по подоконнику. Шкатулка упала на пол, за окном охнули, послышались быстрые шаги.
Димка включил свет. Поднял шкатулку. Закутанный в простыню, встал с постели Михуца.
— Письмо унес! — вскрикнул Димка, бросаясь к окну.
«Что ищет Гришка ночью в поле?»
Утро нехотя распогоживалось. Ветер разогнал по небу серые тучи, и они неспешно плыли, как плывут по мутной весенней реке грязноватые оплывшие льдины.
Под окном на клумбе был глубокий, наполненный чистой водой след. Димка с Ионом, присев на корточки, внимательно его изучали.
Михуца, сняв с гвоздя на ставнях пестрый клочок материи, давал его нюхать Каквасу. Пес охотно нюхал, радостно помахивал хвостом, норовил лизнуть в лицо. Но Филимон был на страже: ударом клюва он отгонял Какваса.
— Каквас, след, — просил Михуца, но пес упрямо подавал лапу.
Ион уткнулся в толстую книгу.
— Вот, — сказал он наконец, загибая страницу. — «Если в следе вода, удалить ее фильтровальной бумагой»… Так… — Ион почесал в затылке. — Фильтровальной бумаги у нас нет. Что будем делать? — он обернулся. — Эй, Михуца!