Многие дети на самом деле запуганы буквально до отупения и не способны не только усваивать новую информацию, но и пользоваться той, что однажды уже выучили. Их нервы постоянно напряжены, будто они сдают бесконечный серьезный экзамен, а это затрудняет дальнейшее обучение. С другой стороны, в вопросах жизни и смерти общая эрудиция бесполезна, и отвлеченные знания постепенно забываются. Поэтому у травмированных детей успеваемость напрямую связана с избавлением от страхов. В таких случаях активное обучение через ролевые игры, песни, стихи, рэп и тому подобное может принести больше плодов, чем традиционные приемы академического образования [388] .

Даже в развитых странах большинство травмированных детей не получают профессиональной помощи. Сама же помощь заключается, как правило, в посещениях специалистов и кратких занятиях. Отчасти такая ситуация складывается из-за неверного представления о природной выносливости детей. К тому же в подходах к лечению ПТСР не меньше путаницы, чем в его диагностике. Существует несколько конкурирующих теорий, каждая из которых концентрируется на особом видении проблемы, однако четкого подхода к лечению до сих пор не предложено. А противоречивые рекомендации, разумеется, сбивают с толку родителей и опекунов. Так, некоторые терапевты считают, что главным пунктом лечения является обсуждение с ребенком травмировавшего его события, в то время как другие, напротив, советуют не заострять внимание на первопричине травмы, а заниматься решением связанных с ней насущных вопросов – повышении успеваемости в школе, например. Наконец, третьи предлагают целый шведский стол с сервировкой из различных методик [389] .

Впрочем, Дэниел Гоулман, к примеру, отмечает, что часто дети сами занимаются своим исцелением, воспроизводя травмировавшее их событие в игровой форме. По большей части это относится к коллективным травмам, таким как массовые расстрелы в школах. В таких играх дети как бы заново переживают трагедию, но уже без угрозы для жизни; это снижает их чувствительность к действию эмоциональных триггеров и помогает формированию адекватных реакций на происходящее. Кроме того, в игре дети могут как по волшебству менять ход истории и проигрывать один и тот же сюжет с разными финалами. Это избавляет их от чувства беспомощности и придает уверенности в себе. Однако в особо тяжелых случаях в подобные игры приходится играть годами [390] , причем вместе со специалистами, которые помогали бы справиться с наиболее страшными эпизодами [391] .

Сегодня масштабы детских травм ужасны даже в благополучных, преуспевающих государствах. Из бедных стран по всему миру, особенно из зон боевых действий, до нас доходят леденящие душу истории. Иногда мы готовы были прекратить написание этой книги – так страшны были материалы, которые к нам поступали. Но в то же время многие традиционные племена, несмотря на простоту быта и опасности окружающего их дикого мира, умеют обеспечить своим малышам по-настоящему счастливое детство. Последняя рассказанная нами история о трех потерявшихся мальчиках из Судана это доказывает. Первые пять лет своей жизни или около того они провели в родной деревне, окруженные любовью, поддержкой и защитой родителей и многочисленных членов большой семьи – дядюшек, тетушек, двоюродных братьев и сестер. Все это время они принимали полноценное участие в семейной и общественной жизни: ходили за козами и исполняли прочие детские обязанности. Конечно, они не раз сталкивались с опасностями: змеями, львами, гиенами, всадниками из враждебных племен. Но, несмотря на это, они росли с глубоким чувством защищенности, уверенности в себе и в будущем. И когда война внезапно ворвалась в их жизни и разрушила их, именно прежняя радость бытия придала этим детям сил и стойкости, которые спустя годы помогли им, тогда уже почти взрослым людям, добраться до берегов Америки и начать новую жизнь.

На борту самолета, несшего их в Нью-Йорк, Алефо, один из ребят, увидел сон. Ему приснилась гора человеческих черепов. Черепа улыбались и говорили с ним. Они спросили: «Разве ты можешь обрести мир? Если ты ответишь нам на этот вопрос, любой человек тоже сможет ответить на него». Это была мудрая мысль – ведь мир начинается внутри каждого из нас. Но ответ Алефо был не таким. Он сказал: «Я нашел мир в своем сердце. Но я не искал его. Я хотел мести. Мне пришлось убегать, но я не хотел так легко и быстро покидать свою родину» [392] . Алефо тогда избежал смерти. Но тысячи других людей не успели спастись и умерли или продолжают умирать. Однако есть и те, что по-прежнему живут среди кошмара, постепенно теряя все человеческие чувства и качества кроме жажды мести. Есть озверевшие дети, объединяющиеся в банды, вступающие в армии – даже в тех странах, где войны вроде бы утихли. Возможно, среди них – или их детей, которые тоже будут неизбежно травмированы – будущие надзиратели и палачи в тюрьмах вроде Гуантанамо и Абу-Грейб или будущие убийцы невинных детей на школьных площадках.

Если все это по-прежнему происходит – как можно мечтать о светлом будущем? Чтобы построить это будущее – надежное, основанное на поддержке и сотрудничестве, нам уже сейчас нужно сделать все возможное, чтобы избавить от травм хотя бы детей: реформировать систему образования, на тренингах и курсах обучить родителей правильному воспитанию и обеспечить лечение тем детям, что уже травмированы.

Юность – это время массовых беспорядков в организме: кровь кипит от гормонов, тело развивается физически и созревает сексуально, меняется структура головного мозга – неиспользуемые участки атрофируются, другие же по-прежнему загружены работой. Но если всмотреться в этот беспорядок пристальнее, то окажется, что все идет по схемам, намеченным заранее – в генах, в утробе матери, в колыбели, на детской площадке. Возможно, в них заложена жизнестойкость, которая поможет с легкостью пережить все бури и волнения молодости и зрелости, а возможно – уязвимость перед любыми травмами. Слишком чувствительные настройки системы стрессовых реакций делают человека беззащитным перед травмами, душевными и телесными недугами. И в юности, и в зрелости существует множество потенциальных причин для травм с разнообразными последствиями (см. табл. 1 и 3); некоторые из них более подробно обсуждаются в этой главе и далее.

Согласно данным исследования Кита Оутли, в западном мире различными психическими заболеваниями страдают около пятнадцати процентов подростков [393] . При этом в большинстве диагнозов не учитывался полученный ими травматический опыт, хотя в основе душевных расстройств часто лежит именно он. В США сорок процентов школьников и восемьдесят процентов студентов колледжей сообщают, что до восемнадцати лет пережили по крайней мере одно травматическое событие. Диагностируемые расстройства были выявлены лишь у немногих из них, но не стоит забывать, что и субклинические симптомы часто влекут за собой более серьезные расстройства [394] . Для сравнения: ярко выраженным ПТСР страдают в среднем от двух до пяти процентов американских подростков [395] . Как следует из данных, приведенных ниже, эти показатели еще выше у тех, кто пережил трагедии вроде землетрясений и школьных перестрелок [396] .

• Через год после урагана Хьюго из двухсот двадцати семи пострадавших подростков ПТСР страдали до шести процентов, в зависимости от пола и этнической принадлежности; у двадцати процентов наблюдались психопатологические репереживания; а восемнадцать процентов все еще находились в состоянии перевозбуждения.

• Два года спустя после того, как в 1972 году размыв плотины разрушил городок Буффало-Крик, ПТСР было выявлено у тридцати двух процентов пострадавших детей и подростков; еще через пятнадцать лет этот показатель снизился до семи процентов.