— Сережа, у вас в армии была… дедовщина? — робко поинтересовалась Ира.

— Можно было получить по шее, если начинал кочевряжиться и не понимал по-хорошему, — усмехнулся Сергей, но, заметив полыхнувший в Ириных глазах ужас, поспешил успокоить ее: — Нет, того, о чем сейчас говорят и пишут, в помине не было! Никаких избиений, никаких издевательств! Нормально было, я даже хотел остаться на сверхсрочную или пойти в военное училище, да маму бросить не мог, она очень ждала моего возвращения. Я раньше часто думал, как сложилась бы жизнь, если бы я все-таки остался в армии. Лучше ли, хуже ли… Кто это может знать? — Томский пожал плечами. — До недавнего времени только рождение Лешки казалось мне оправданием своего собственного существования, но теперь я знаю, что все вело к тому, что я встречу тебя.

— А я тебя, — эхом отозвалась Ирина.

— У нас с тобой получился долгий путь друг к другу, теперь давай будем идти вместе.

Сергей обнимал Иру двумя руками, а ей казалось, что он распахнул свое сердце и обнимает ее всей своей душой, хочет вместить ее в себя всю, и от этого становилось особенно хорошо. Защищенность – вот что чувствовала Ирина, находясь рядом с Сергеем или даже просто думая о нем. Она нежилась в потоках невероятной доброты и заботливости, переполнявших Томского, как бутон, который распускается, ловя солнечные лучи и не боясь ни заморозков, ни резких порывов ветра, ни грубых рук, способных оборвать цветение. Ира думала, что рядом с Сергеем не нужно быть резкой, колючей, готовой ежесекундно дать отпор, можно стать слабой и даже покапризничать немножко, как в детстве.

— Мы будем вместе всегда и везде, — счастливо улыбнулась она. — В это воскресенье я приеду знакомиться с твоей мамой, а в следующее поедем к моим родителям. Кое-кого из нашей семьи ты уже знаешь, так что смокинг можно не надевать.

— Это я в седьмом классе, это после восьмого, а это уже после выпускного, — скороговоркой объяснял Сергей и быстро переворачивал страницы альбома.

Ирина задержала его руку, чтобы лучше рассмотреть снимки. Она поразилась – на фотографиях был сначала подросток, а затем молодой человек, довольно упитанный, с немного сонным взглядом и недовольно-высокомерным выражением лица. Ирина удивленно вскинула глаза на Сергея.

— Угу, это я, — пробурчал Томский. — Вот такой типчик… Сейчас самому противно смотреть на эту рожу. Так и хочется дать по ней хорошенько!

— Сережа! — укоризненно вздохнула Валентина Михайловна.

— Здоровая самокритика, — хихикнул Алешка и, на всякий случай удрав подальше от отца, спросил: — Дембельский альбом достать?

— Леха, не смей! — Сергей подскочил на диване. — Хочешь опозорить меня окончательно?

— Почему? Там такие фотки классные! — Лешка невинными глазами смотрел на взрослых.

— Не хочу я, чтобы этого, как наш командир говорит, павлина в перьях кто-нибудь видел. Стыд и позор, а не фотки! Дурак ведь был абсолютный, а думал, что самый умный и крутой, типа, круче меня только вареные яйца. — Сергей потер плечо, на котором была сделана наколка, будто стараясь стереть ее, и заглянул Ирине в глаза. — Ты говорила, что у тебя на работе печка до тысячи градусов нагревается, я тебе этот альбом принесу, и мы, не глядя, в ней его сожжем.

— Он большой? Альбом этот? Из чего сделан? — деловито поинтересовалась Ирина.

Лешка сразу понял ее мысль, кинулся к шкафу и вытащил толстенный альбом, обтянутый темно-бордовым синтетическим материалом под кожу. Томский выхватил его из рук сына и зажал подмышкой.

— Нет, в печку такой целиком не войдет, — категорически заявила Ирина. — Если только по частям… Нет, — она протянула руку и потрогала обложку, — даже по частям не получится. Не сгорит, а лишь расплавится. Придется показывать.

Лешка взвыл от восторга, ему очень нравились армейские фотографии отца, но слишком редко удавалось их посмотреть. Сергей молча открыл альбом, а Лешка начал подробно комментировать снимки. Он наизусть знал историю каждой фотографии, где и когда она сделана, кто, кроме отца, попал в кадр и как – случайно или же нет. Томский сам уже забыл некоторые детали и теперь иной раз удивленно слушал сына.

Сергей уселся на полу напротив Ирины и смотрел не столько на фотографии, сколько на нее. Валентина Михайловна вздрогнула – ни разу она не видела у сына такого завороженного взгляда, таких счастливых глаз. «На Татьяну ты никогда так не смотрел», — со странным смешанным чувством радости и одновременно ревности поняла она. Мать Сергея не могла не радоваться тому, что сын нашел свою любовь, что Алешка смотрит на будущую жену отца сияющими глазами, но как раз эти взгляды нанесли ей сегодня ужасную рану – вот женщина, которая отнимет у нее сына и внука. Именно ей они начнут доверять свои проблемы, рассказывать вечером о произошедшем за день, а она будет выслушивать их, давать свои советы, еще крепче привязывая этим к себе.

Валентина Михайловна приветливо улыбалась на протяжении всего вечера, но, когда ее никто не видел, кусала губы, чтобы сдержаться. «Разлучница, разлучница…» – шептала она про себя. Татьяна, с которой было столько безобразных скандалов, теперь казалась ей близкой и родной, потому что она не покушалась на душу и сердце Сергея, принадлежавшие матери, ей было вполне достаточно только материальной, физической стороны семейной жизни. Ирине же Сергей отдавался целиком, без остатка, и Валентина Михайловна мгновениями была готова возненавидеть ее.