–  Вы услышите только правду во всем, ваше высочество. Клянусь светлой памятью матери.

–  Я готова тебя слушать, - ответила Анна.

В свои четырнадцать лет она выглядела уже сложившейся девушкой, была стройна, красива, а в темно-карих глазах светился незаурядный ум. Она села к столу и сделала знак рукой.

–  Садись и ты, странствующий рыцарь. Мисхир с легким поклоном сел к столу, положил на него крепкие руки и повел речь:

–  В вашей судьбе, ваше высочество, я был всего лишь исполнителем воли своего господина. Имени его я пока не оглашу, да это и не нужно. Но по его воле в тот далекий летний день мы похитили вас и увезли на этот остров, который теперь могу назвать, - остров Хиос в Эгейском море. Причиной похищения было то, что вас, ваше высочество, хотели выдать замуж за князя россов Владимира, сына великого князя Святослава. Император Иоанн Цимисхий уже вел переговоры с послами Святослава. С одной стороны, вмешательство моего господина было направлено против Цимисхия, и это прежде всего, с другой - он вольно или невольно становился сообщником ваших братьев, которые хотели выдать вас за сына германского императора Оттона Но в ту пору мой господин меньше всего беспокоился о царях Василии и Константине. Он все подчинял своей цели…

–  Назови, славный рыцарь, его имя, - попросила Анна.

–  Нет, ваше высочество. Я связан клятвой.
– Мисхир сделал глоток вина и продолжал: - Так вот, похитив вас, мой господин собрал в провинциях Малой Азии большое и сильное войско и, когда император Цимисхий вел сражения против князя россов Святослава и болгарского царя Бориса, поднял восстание, чтобы свергнуть императора. Однако Цимисхий оказался более прозорливым и одаренным полководцем. Он добился мира с Русью и Болгарией. Он дал магистру Варде Склиру отборные полки и легионы и даже не пожалел своих «бессмертных». Войско переправилось через Босфор и вскоре подавило восстание. Мой господин был схвачен. По милости императора ему даровали жизнь, но заковали в цепи и отправили на один из диких островов Эгейского моря, где он и пребывает в заточении…

–  И что же, Божественный Цимисхий велел тебе освободить нас?
– спросила Анна.

–  О нет, Багрянородная. Иоанн Цимисхий преставился. По какой причине, мне это неизвестно…

–  И кто же теперь на троне империи?

–  На престоле Божественных ваш старший брат Василий Багрянородный. Это справедливый государь, и трон принадлежит ему по праву наследства.

–  И когда же он венчан?

–  Это случилось два года назад. Анна нахмурилась. Вместо радости за брата она ощутила в душе досаду: «Как же так, родной брат два года на троне и за это время не подумал о сестре, не попытался найти меня!» Однако досада вскоре схлынула, потому как она не знала, искали её Василий и Константин или нет. Ясно ей стало одно: сидящий перед нею рыцарь знает причины того, что она до сих пор на диком острове. Анна попыталась выяснить, почему Мисхир не донёс до императора Василия весть о том, где она находится.

–  Два года - это огромный срок, - начала Анна - Так почему же ты, благородный рыцарь, не известил моих братьев о том, что их сестра жива и здорова, до заточена? Братья мои, надо думать, были бы тебе благодарны.

–  Нет, благородная царевна. Пока вы здесь и о том никто не знает, кроме моих преданных друзей, мне ничто не угрожает. Но, как только я донесу о вас императору, меня схватят и отрубят голову, потому как вина в вашем заточении есть и на мне. Несмотря на то что я всего лишь слуга и исполнитель чужой воли.

–  Ты мог бы просто увезти нас с острова и высадить где-нибудь в приморском порту.

–  Мог бы, но против этого опять есть причины, - уклончиво ответил Мисхир.

Что же тогда изменилось в наших судьбах к сегодняшнему дню? Ведь ты сказал, что даешь нам волю, дальше что?

Изменилось многое. Если я сегодня дам вам своду, то буду уверен, что вы дадите слово сохранить мне жизнь и сдержите его во что бы то ни стало. Я знаю ваше будущее, и в этом величественном будущем найдется и мне достойное место.

–  Слишком загадочно говоришь, Мисхир. А если я е сдержу своего слова и даже клятвы, что тогда?

Анна засомневалась в рыцарской честности чьего-то слуги и сама не хотела заверять его в чем-либо. Мисхир был упорен и добивался своего. Он жаждал-аки выбраться сухим из воды.

–  Ваше высочество, за годы, проведенные рядом вами, я хорошо узнал ваш характер и без сомнения говорю, что если вы дадите клятву, то до смертного часа е нарушите её. Не так ли, госпожа Гликерия?

К своему удивлению, Гликерия ждала этого вопроса и ответила, как и Мисхир, без сомнений:

–  Да, её высочество сдержит свою клятву, если даст её.

–  Теперь дело за вами, царевна Анна. Если вы дадите клятву на распятии Иисуса Христа, быть вам свободной. Вы вернетесь в Константинополь, где вас ожидают сваты из Германской империи. Это ли не счастье - быть императрицей!
– Тут бы Мисхиру остановиться, но он добавил угрозу: - Не дадите клятвы - останетесь коротать жизнь на острове, где вас никто не найдет без моей помощи. Выбирайте, ваше высочество.

–  Ведя речь о клятве, ты, рыцарь, торопишься. К тому же угрожаешь. Так не поступают рыцари. Да и откуда тебе известно, что к нам приехали германские сваты?

–  Я вернулся из Константинополя, и там весь город знает и говорит об этом. И пожалуйста, царевна, не упрекайте меня в торопливости. Все эти годы я вместе с вами ждал этого часа.

–  Ну хорошо. И кто неё прислал сватов?

–  Вам оказывает честь сам император Оттон Первый.

–  Он и сватается за меня?

–  Нет, он намерен женить своего сына Оттона. У Анны не было больше вопросов к Мисхиру. Она вспомнила, что они собрались для трапезы, и принялась есть. Гликерия и Мисхир взялись за то же. «Рыцарь» налил всем вина и, не дожидаясь, когда Анна и Гликерия возьмут кубки, взял свой и выпил. Но Мисхир и Анна не столько были заняты трапезой, сколько каждый по-своему перелопачивали состоявшийся разговор. И если Мисхир прикидывал, много ли выгоды получит, когда вернет Анну во Влахерн, то царевна почувствовала в себе охлаждение к засветившей ей свободе. Быть императрицей Германии ей претило. Её пугали дикой Скифией, но она забыла о детских страхах, и теперь её манило на просторы Руси с неодолимой силой. Ей сулили счастливую жизнь под императорской короной, но она ощутила к императорскому дому Германии нечто, подобное отвращению. Её пугала дворцовая жизнь германских государей и вельмож. Она испытывала неприязнь к германской вере, лишенной православного милосердия, и чем больше думала о супружеской жизни Оттоном Вторым, тем сильнее склонялась к мысли ли действительно коротать жизнь в монастырской обители, или добиться своего и обрести новую отчизну в славянской державе.