В эти часы, проведённые с отцом, Елена почувствовала, как её нежные чувства к нему угасают, потому как он упорно добивался того, чтобы её жизнь на чужбине превратилась в сплошное борение с недругами, в чей стан посылал её родитель. Душа подсказывала ей, что она прощается с отцом навсегда. Но приняла Елена это предчувствие как-то отрешённо и спокойно, не предугадывая последствий.

Морозным и тихим, ещё сумеречным утром Елена распрощалась с родителями и покинула Дорогомилово. На душе у неё было черно и пусто.

Князь Илья Ромодановский после спасения княжны Елены редко появлялся не только в государевых палатах, но и в Кремле. Казалось бы, и повода к тому не было — не показываться среди придворных вельмож, да Иван Васильевич винил-таки его за службу во время пожара. Дал Илья промашку и позволил татям похитить великокняжескую дочь. Но позже государь простил его и даже наградил званием окольничего, однако от службы при дворе молодого князя освободил. Илья днями не покидал отцовского подворья, что стояло в конце улицы Варварки. В летнюю пору он часами просиживал на берегу Москвы–реки, смотрел, как текут её светлые струи, как чайки ловят плотвичек, иногда под вечер купался в тёплой, как парное молоко, воде. Было похоже, что он ни о чём не думал, ко всему стал безучастен, живёт без интереса к тому, что происходило в окружающем мире, в Москве, в Кремле.

Но так лишь казалось тем, кто видел Илью мельком. В душе молодого князя бушевали страсти, и причиной тому служила боль надвигающейся утраты. Илью всё сильнее пожирал огонь полыхающей любви, и он не находил, да и не искал средств погасить сей огонь. Тогда, в час спасения в подземелье Арининского монастыря, княжна обняла его и многажды поцеловала. Он понял, что её поцелуи были не только знаком благодарности за спасение. В Елене вырвалась на свободу глубоко упрятанная страсть. В тот миг Илья ответил ей тем же. Они оба поняли истинное значение тех поцелуев. А их слова, вылетевшие в тот миг из сердечных глубин, застыли в груди князя, словно вырубленные из камня. Теперь Илья знал, что их сердца горят в одном пламени. Они провели в объятиях друг друга всего минуту–другую, но в это короткое мгновение сердечной близости это откровение в выражении чувств показалось Илье вечностью.

С того дня, когда он, оставив Владимира Гусева в Арининской обители, привёз княжну Елену в Кремль и с рук на руки передал её великому князю, и наступила для Ильи полная тьма. До него доходили слухи, что в Кремль один за другим приезжали иноземные сваты, и вот он узнал об окончательном сговоре отца Елены Ивана Васильевича с литовскими послами–сватами. Он узнал, что мужем княжны станет великий князь Литвы Александр. Страсть, казалось, помутила разум Ильи. Он днями и ночами думал о том, как избавить свою возлюбленную от литвина. Он верил, что сама Елена готова с радостью избежать этого супружества. Горячая южная кровь князя Ромодана, потомка византийского сановника по отцовской линии, требовала действий. В бреду дерзновенных мыслей Илья решил покинуть родительский дом и отправиться в Литву, там добиться того, чтобы Александр отказался от Елены. Но в минуты просветления разума Илья понимал, что это безумие, что ему не дано избавиться от соперника. Однако жажда уехать в Литовское княжество в нём не угасла, и он велел своему верному холопу Онисиму собрать его скрытно в дальний путь. Онисима же попутала нечистая сила, и он проговорился своей зазнобе Праксе, которая служила в княжеских покоях. Пракса поведала тайну своей любимой тётушке, которая стояла при княгине Марии ключницей, и тайное стало явным.

Вскоре у Ильи с отцом, князем Василием, произошла жестокая стычка. Горячий нравом и скорый на расправу князь Василий явился в покой сына с плетью в руках. Он держал её с такой силой, что побелели суставы пальцев. Тёмно–вишнёвые, как у сына, глаза метали молнии. Высокий, сухопарый, с орлиным носом, князь Василий был страшен.

— Зачем несёшь на мою голову позор?! Зачем тянешь весь род на плаху под топор?! — закричал он с порога. — Какая вражья сила влечёт тебя в Литву? Что замыслил там сотворить? Говори! — И старый князь замахнулся плетью.

Илья стоял перед отцом с высоко поднятой головой. Он был готов к тому, что отец учинит над ним расправу. Случилось же это в те дни, когда по его вине украли княжну. Тогда плеть трижды ожгла ему спину. Знал Илья, что одно слово лжи, и плеть вновь достанет его до рёбер. На этот раз он не дрогнул и сказал отцу правду:

— Батюшка, казни. Замыслил я неугодное Богу, да не в силах остановить себя. Жизнь мне не в радость!

Илья стоял перед отцом беззащитный и бледный как полотно, и лишь глаза горели мученическим огнём.

«Да он же готов ко всему! И до смерти забей, так не дрогнет!» — мелькнуло у князя Василия, и рука с плетью упала. Однако он с гневом, но без крика спросил:

— Безумец, думал ли ты о нас?

— Прости, батюшка, и о том забыл. Разум мой в тумане. Сколько ни молюсь пред образами, ничто не помогает.

— Воли взял много — вот в чём твоя вина. А как дойдёт до великого князя твоя дерзость, считай, всему конец. Знаешь же, что испокон веку государи за это виновных на плаху отправляют. Да с первого шага надо было одуматься, остановиться.

— Не властен я над собою оказался, батюшка. Как во сне пребывал два года.

— А надо властвовать. Тебе ли не ведомо, что у царских детей царские судьбы? А ты кто? Что за тобой? Дашь ли ты державе то, что принесёт ей супружество Елены с литовским государем?

— Ведомо мне, батюшка, что не дам. Но напасть свалилась на нас, и мы полюбили друг друга.

— Вот как оженю, так и люби Богом и родителями данную тебе супругу, — продолжал негодовать князь Василий. — Знаю, тебя к Елене влечёт одна наша кровь, но и тому государь не будет внимать. Ему боль державы превыше всего.