А жизнь диктовала иное. По её воле огромный поезд в сотни повозок и экипажей вновь и вновь поднимался в путь и уходил на запад. Шли и ехали с княжной бояре, князья, боярские дети, дьяки числом до шестидесяти. Ещё постельничие, стольники, истопники, стряпчие, немало иной прислуги. И сопровождала эту ораву тысяча ратников. Всего в поезде насчитывалось более двух тысяч человек. В хвосте его тянулись ещё десятка три купцов, приставших к княжескому кортежу в Полоцке. Попросили они главу посольства князя Василия

Ряполовского взять их под защиту от гулящих ватажек шведов. Среди этих купцов были и беглецы Илья и Карп.

Однако, пристав с купцами к поезду Елены, Илья чудом избежал беды. Князь Василий Ряполовский ещё в Полоцке велел старосте купеческого обоза представить ему своих торговых людей и на дворе съезжей избы нос к носу встретился с купцом, который показался ему подозрительным и знакомым по тёмно–вишнёвым глазам, по изящному носу с горбинкой. Ещё по стати. «Купец» был саженного роста, широкоплеч и тонок в поясе. Взгляд Ряполовского он не выдержал и поспешил разминуться с ним. Потолковав с купцами и узнав, что они везут на продажу, князь решил ещё раз взглянуть на «купца» с тёмными глазами и рыжей бородой. «Обмишулился, «купец», чёрной бороде у тебя должно быть, а не рыжей. Ой, обмишулился», — улыбнулся боярин Василий. Он нашёл «купца» близ коновязи под навесом и, тронув за рукав кафтана, спросил:

— Торговый гость, ты случаем не из стольного града? Кажется, я тебя видел на торгу в Китай–городе, да и в Кремле.

Илья ворошил сено под мордой коня, на князя не посмотрел, наоборот, ещё ниже склонился к яслям.

— Звенигородские мы, — ответил он.

— Эко запамятовал, старая голова. Тогда совсем хорошо, выходит, в Звенигороде и видел, как сестру навещал. Сдаётся мне, что я и батюшку твоего хорошо знаю. Да и лик твой мне не таким видится, а молодым. Вот токмо борода почему-то рыжая. — Князь Ряполовский совсем утвердился в мысли, что перед ним беглый сынок князя Василия Ромодановского, и уже твёрдо и бодро произнёс: — Ас батюшкой твоим мы хмельное пивали. — Ряполовский похлопал Илью по плечу. — И друзья мы к тому же с князем свет Василием, тёзкой моим.

Илья резко повернулся к Ряполовскому, снял мерлушковую шапку и поклонился.

— Да уж откроюсь, коль так, князь–батюшка Василий, — произнёс он. — Батюшка вынудил меня в бега уйти. А всего-то не покорился я его волюшке. Так ведь и сам он в молодые годы ослушался отца.

В голосе Ильи прозвучали обида и боль.

— Ну так поведай, с чего началось? Я-то с пятое на десятое слышал о тебе.

— Уж и не знаю, как сказать. Батюшку моего я не осуждаю. Скорей всего он и прав, что пытался предостеречь от неразумного шага. Вся вина на мне за то, что в бегах, — начал Илья и рассказал Ряполовскому всё без утайки, а под конец добавил: — Теперь знаю, что в твоей власти отдать меня на суд родимому. Однако Христом Богом прошу тебя, князь–батюшка Василий, о милости не ради живота своего, а ради службы будущей великой княгине. Сочти за благо, что не видел меня, дай мне только уехать. — И Илья низко поклонился.

Расстались два князя мирно, старший лишь предупредил:

— Так ты уж иди в сём облике до Вильно и на глаза ни матушке–княжне не показывайся, ни тем паче Скуратовым или Сабуровым. Захомутают тебя, как жеребёночка.

— Спасибо за вразумление. А до батюшки о моей вольности пока не доводите, — попросил Илья.

— Укрою тебя. Слова я никому не давал хомутать. Токмо прав батюшка твой. И я бы воли тебе не дал. Да ты, как пить дать, ещё споткнёшься на тернистой дорожке. Тогда уж не миновать тебе великой опалы. Так-то.

— Остерегусь, князь–батюшка, — заверил Илья.

На том два князя и разошлись.

Той же ночью в палатах полоцкого наместника, греясь возле своей ласковой и жадной до любви незабвенной боярыни Марии, князь Василий поделился тем, что случилось с ним на дворе съезжей избы. Выслушав мужа, Мария поведала ему о болезненной страсти княжны Елены и, попросив его хранить всё в тайне, открылась:

— Сохнет она по нему и во снах его имя твердит. Улыбается блаженно и, словно мы с тобой, упивается нежностью. Господи, какой грех вершит, не ведая того, — частила Мария, отдыхая на груди супруга.

— Все вы грешны извечно, — ответил князь. — Да ты уж не добавляй ей маеты.

Мария побожилась держать сокровенное в себе, но в долгом пути из Полоцка к селу Поставы всё-таки не вынесла муки молчания и поведала княжне Елене тайну, какую поручил ей хранить муж.

— Однако ты уж, матушка, не выдай меня моему господину. Плетью попотчует, как узнает. Я-то ему слово дала, что молчать буду как рыба. А вот поди ж ты…

— Не казнись, что рассказала о сокровенном. Спасибо тебе, что согрела мою иззябшую душу. Только ты уж больше никому не открывайся, не то беда придёт, — предупредила княжна свою болтливую мамку-боярыню.

— Матушка, божусь! — воскликнула Мария.

— Вот и славно. — В голосе Елены звенели радостные нотки.

Ей захотелось хоть разок глянуть на своего любимого, но недоступного. Однако её головушка уже искала повод, чтобы позвать Илью в тапкану и отвести душу в забвении беседы. Но всё тайное вскоре стало явным, и Елена ещё долго не могла свидеться с Ильёй.

На третий день пути от Полоцка к Поставам, уже в виду села, поезд Елены догнали московские государевы гонцы. Мчали они к князю Василию Ряполовскому, а он в этот час, устав от верховой езды и имея надобность посоветоваться, сидел в просторной тапкане княжны Елены и докладывал, что всё к ночёвке в селе Поставы приготовлено.