Внезапно она разразилась слезами, и к ней поспешил слуга с носовым платком. Нокс терпеливо ждал, пока она снова овладеет собой, переминаясь с ноги на ногу. Глупая, вспыльчивая девчонка!

– Помимо моих проповедей, во мне нет ничего, что могло бы оскорбить других людей. А когда я проповедую, то не владею собою, но повинуюсь Господу, который велит мне говорить ясно и не льстить никому на этой земле, – наконец сказал он.

– Но какое отношение вы имеете к моему браку? – воскликнула она. – Лорды дали свое разрешение.

– Если лорды соглашаются, чтобы вы взяли в мужья язычника, они тем самым отворачиваются от Бога, отвергают Его истину и предают свободу этой страны. И… – Он чувствовал, что следующие слова пришли откуда-то извне: – Возможно, в конце концов вы убедитесь, что этот выбор будет плохим утешением для вас самой.

Внезапно он ощутил тяжесть греха, страдания и безобразия, давившую на него.

– Но какое отношение вы имеете к моему браку? – повторила она. – И кем вы себя считаете в этом королевстве?

– Его подданным, который здесь родился, мадам, – сухо ответил он. – И хотя я не являюсь графом, лордом или бароном, однако Бог сделал меня – каким бы ничтожным я ни казался перед вами – полезным членом общества.

Он выпрямился во весь рост, как будто подвешенный на невидимой струне, прикрепленной к его макушке.

– И если я вижу приближение какого-то зла, то обязан говорить об этом прямо, как и любой дворянин.

Мария снова заплакала. Эрскин взошел на помост, где стоял ее трон, и сказал:

– Не расстраивайтесь, дорогая королева. Вы так прекрасны, милосердны, и князья всей Европы высоко ценят вас…

Но она продолжала плакать до тех пор, пока не вмешался резкий голос Нокса:

– Мадам, я никогда не получал удовольствия при виде слез любых Божьих созданий. Я с трудом выношу слезы мои мальчиков, которых вынужден наказывать собственной рукой, а ваши слезы еще более нестерпимы для меня. Но воистину, мое предложение вам – не повод для обиды. Говоря правду, как обязывает мое призвание, я скорее готов вытерпеть слезы Вашего Величества, чем причинить вред своей совести или предать страну своим молчанием.

Все было безнадежно. Горе, охватившее Марию при этой мысли, заставило ее выкрикнуть:

– Мастер Нокс, покиньте нас!

Поклонившись, он попятился от трона. Высокие створки дверей разошлись в стороны, и он оказался на лестничной площадке, выходившей в приемную с другой стороны. На кушетке у окна сидели несколько хорошеньких придворных девиц в ярких платьях разного цвета. Летнее солнце озаряло их лица, а на щеках играл здоровый румянец.

– О прекрасные дамы! – заговорил он, привлекая их внимание. Его голос звучал легко и непринужденно, как будто он собирался шутить и любезничать с ними. – Как приятна была бы ваша жизнь, если бы она продолжалась безмятежно и в конце вы вознеслись бы на небеса в этих ярких нарядах!

Он погрозил им пальцем. Они напоминали ему цветы на садовом бордюре: простые, красивые и недолговечные.

– Но берегитесь подлой смерти, которая придет за вами, хотите вы того или нет! И когда она заберет вас, мерзкие черви будут копошиться в этой прекрасной и нежной плоти! – Он провел пальцем по подбородку одной из девушек и ощутил мягкую тающую плоть, окружавшую челюстную кость. – И боюсь, слабая душа будет слишком непрочной и не сможет унести с собой ни золото, ни парчу, ни жемчуга и самоцветы!

Он резко повернулся и оставил их ожидать всеобщей судьбы, которую никто не считает неизбежной для себя.

«Только не я, – втайне думают они. – Только не я!» А пока они сидят там, словно птички на ветвях дерева, смерть подпиливает его ствол», – заключил он, довольный тем, что потревожил их.

«Они будут думать об этом по меньшей мере три минуты», – с кислой улыбкой подумал он, спускаясь по леснице.

Тщета человеческая! Что человек может противопоставить ей, с ее корыстью и ложью, погоней за удовольствиями и могущественными желаниями?

Две недели спустя, двадцать девятого июля, Нокс проехал по главной улице Сент-Эндрюса, направляясь в старое аббатство, настоятелем которого был лорд Джеймс. Раньше в тот же день Нокс прочитал воскресную проповедь в приходской церкви, исполнив обет, данный еще рабом на галерах.

Двадцать лет назад… Как давно это было! Море переливалось под ярким летним солнцем, его поверхность блестела, как миллион крошечных рыбьих чешуек. Разрушенная церковь Сент-Эндрюс на мысу стояла как сломанный замок из песка.