Из прибрежных зарослей выплыла парочка крупных уток, покачиваясь на волнах, направилась к берегу. Гридни спустили парус. Теперь ладья шла лишь на веслах.

К вечеру сорвались крупные капли, застучали по воде, пузырились. Ветер начал стихать, предвещая ливень. Однако впереди уже показались редкие огни Ярославля, угловые башни и стены, главы церквей, купола и крыши теремов. А по косогору разбросаны избы и кузницы, бревна, сваленные на берегу.

Ладья развернулась, толкнулась бортом о причал. Князь подал голос:

–  Бросайте сходни, поторапливайтесь до темени!

Баню истопили отменно, пар клубами рвался в едва прикрытую дверь, весело бурлил кипяток в большом, поставленном на булыжники казане. Морило травами, заготовленными с прошлого года.

Князь Андрей на что уж любил попариться, но от жары разомлел, словно рак вареный, вытянулся на лавке, блаженствовал, постанывал, а дворовая девка нахлестывала его березовым веничком и раскаленные камни обдавала хлебным квасом. Городецкий князь млел от удовольствия, забывая, по какой надобности в такую даль приплыл, за многие версты от Городца, в Ярославле, оказался…

У него еще не было разговора с князем Федором, он состоится по выходе из баньки, за столом, в трапезной, а пока городецкий князь парился, развалившись на полке. Отступили прежние заботы, - казалось, так бы и лежал, блаженствуя.

Девка поднесла ему холодного ядреного кваса, он испил, вышел в предбанник, с помощью отрока стал облачаться.

Ярославль уже погрузился в ночь, шел дождь, а они с князем Федором сидели вдвоем в трапезной, сытно ели и говорили о наболевшем. Отварные куски белуги отливали жиром, а свежепробойная икра горой высилась на серебряном подносе.

Стряпуха внесла пироги с рубленым мясом и первой зеленью, когда вошла княгиня Зейнаб, плотная, широкоскулая: видать, в отца, хана Ногая, удалась. Улыбнулась городецкому князю, подала на подносе чашу пива хмельного.

Встал Андрей, выпил с поклоном:

–  Благодарю, княгиня, красавица степная. Ты у князя Федора, ровно цветок, глаз радуешь.

Зейнаб расплылась в улыбке, отвесила ему поклон, удалилась. А князья, насытившись, повели разговор, ради которого Андрей приплыл в Ярославль.

–  В унижении живем, князь Федор, в унижении, - пожаловался городецкий князь.
– Доколе терпеть?

Ярославский князь вздохнул.

–  В бедности прозябаем, - согласился он, - в скудости.

–  Удельные князья обиды терпят.

–  Истинно. А что поделаешь? Как великому князю перечить? А как в поход идти, нас зовет.

–  Так, так.

–  Эвон, на Новгород замахнулся, а его руку перехватили. Воистину пошел за шубой, а воротился стриженым, - хмыкнул князь Ярославский.

И рассмеялись.

–  Не прирезал он нам земель, сколь ни просили, - заметил Андрей Городецкий.
– А помнишь, как прикрикнул он на тебя, Федор Ростиславич? И просил-то ты всего деревеньку малую.

–  Я ли с тобой, князь Андрей, не в согласии? У него сила! Одно невдомек мне: отчего хан ему милость выказал, ярлык дал?

–  Наперекор хану Тохте пошел. Чую, добром такое не кончится.

Князь Федор кивнул согласно:

–  Как бы не пролилась кровь в степи.

–  А мало ли ею степь поливали? И половцы, и славяне, и печенеги. Верно, оттого и травы в степи растут буйно!

–  Да, земля там жирная, на крови…

–  Кабы ты, князь Федор, к Ногаю добрался и обсказал обо всем. Мыслится мне, не был бы хан Ногай добрым к Дмитрию.

–  Да уж так, Зейнаб - дочь Ногая. Однако недомогал я, в стремя ступал редко. Чую, пора кланяться Ногаю.

Князья выпили хмельного меда, долго молчали. Но вот ярославский князь бороду пригладил, сказал хрипло:

–  Ноне, князь Андрей, отправлюсь к Ногаю в Орду. Пусть хан судьей нам будет. Чью сторону Ногаю брать: нашу или великого князя Дмитрия?

–  Аль мы неправды ищем, князь Федор?

Уходили Будый с Аксиньей перелеском, перебрались через ручей, углубились в чащобу. Лес пробуждался. Потревоженные людьми, недовольно кричали птицы. Ухнул филин. Аксинья вздрогнула:

–  Проклятый, беду накликает!

–  Лупоглазый спросонья вскинулся. Поднялось солнце, проглянуло сквозь деревья.

Под разлапистой елью легли передохнуть и враз уснули. Может, пережитое сказалось.

Спали долго, пробудились, когда солнце стояло высоко над головой. Из торбы вытащили кусок ржаного хлеба, разломили и, запивая родниковой водой, поели.