После Мюнхена все силы, поддерживавшие в свое время «Фокус», стали проявлять лихорадочную активность. Теперь, когда надежды, связанные с Чемберленом, а также с Иденом, которому втайне оказывали покровительство, не оправдались, должна была наступить открытая конфронтация с правительством и апологетами из консервативной партии, верными сторонниками этого правительства, старавшимися выглядеть независимой «надпартийной» группировкой. Лишь теперь, перед лицом грозящей опасности полу-изоляционистских решений Западного пакта, профсоюзные деятели, лидеры рабочей партии, либералы, активисты Лиги Наций и публицисты левого толка были готовы пропагандировать не только идеи Черчилля, но и его личность. Зимой 1938/39 года началась кампания, имевшая своей целью популяризацию личности Черчилля в широких массах рабочего класса Британии как «последней надежды нации» и «противника Гитлера». Он сам начиная с октября 1938 года не стеснялся больше на дополнительных выборах поддерживать оппозиционных кандидатов «Народного фронта» и голосовать в парламенте против правительства, хотя подогреваемые со стороны левых надежды на раскол в консервативной партии не оправдывались. Летом 1939 года дело дошло до «надпартийной» черчиллевской кампании, в которой принимали участие почти «вся пресса и широкие политически активные слои общества». Сам Гитлер, который в этот период шел на все и стремился вступить в конфликт с Англией, очень успешно поддерживал эту кампанию личными нападками.

Многие вопросы освещены здесь поверхностно, многое и сейчас еще окутано тайной. «Национальное сплочение» тридцатых годов, проходившее под знаменем антифашизма, национального бойкота и коллективной безопасности, было процессом, характерным не только для одной Англии. В других странах тоже отмечались подобные движения, опиравшиеся на такие же или сходные силы, известные под названием «Народный фронт». О том, что здесь имели место и прямые связи с некоторыми странами, особенно с Францией, Черчилль сам дает понять в нескольких местах своей книги воспоминаний. Еще более важной была телеграфная линия, шедшая через Нью-Йорк к президенту Рузвельту. После его «карантинной» речи, привлекшей к себе всеобщее внимание в октябре 1937 года, сообщение через океан в обе стороны стало особенно оживленным. Последним значительным визитером перед началом войны был, очевидно, советник президента Феликс Франкфуртер, пребывание которого в Лондоне в июле 1939 года проходило в обстановке строгой секретности. Если это предположение является достоверным, то именно с этого визита датируется тайная переписка, которая завязалась между президентом Соединенных Штатов Америки и «одиноким консерватором» Уинстоном Черчиллем, основанная, очевидно, на уверенности, что последний недолго будет сидеть на задних скамьях британского парламента.

Едва ли кто-нибудь всерьез сомневался в том, что новая война вернет Черчилля в правительство. «Чем ближе становится угроза войны, тем больше шансов появляется у Уинстона, и наоборот», — записал Невилл Чемберлен летом 1939 года в своем дневнике, и 3 сентября, в день объявления войны, два таких разных человека, как Дэвид Ллойд Джордж и Стэнли Болдуин, пришли к общему мнению, что «Уинстон получил свою войну», что это «война Уинстона». Само собой разумеется, при этом речь шла не о «виновности», скорее отмечалось своеобразное отношение Черчилля к войне, его готовность воспринять военный конфликт, проводивший четкую линию между фронтами и «делавший вещи такими простыми». Этим объяснялся и его собственный конфликт или противостояние с теми, кто в 30-е годы должен был отвечать за британскую политику и для которых война в действительности была «ultima ratio» — «последней возможностью». Черчилль внес в переданное ему сразу же с началом войны министерство морского флота не только богатство его солидного опыта, не только компетентность «умудренного государственного деятеля» 65 лет, который уже четверть века проводил здесь весьма ценную работу, но и неизменное воодушевление новой задачей, нескрываемое стремление к приключениям после долгих лет вынужденного «безделья», безграничную жажду деятельности и такой же юношеский оптимизм. Хотя его заветной идее о «Великом альянсе», имеющем «огромное влияние», которую он вынашивал долгие годы, не суждено было осуществиться, а заключение пакта Гитлера — Сталина полностью уничтожило ее, он ни на одно мгновение не терял веры в победу. Уже в день вступления в войну он заявил в своей речи в нижней палате: «Мы можем быть уверены, что задача, которую мы добровольно на себя взяли, не превышает сил и возможностей мировой Британской империи и Французской Республики»; а два месяца спустя он говорил: «Я уверен, что нам предстоят большие потрясения; но у меня есть твердое убеждение, что Германия, которая сегодня напала на всех нас, является далеко не таким мощным и хорошо организованным государственным устройством, как то, которое 21 год назад государства-союзники и Соединенные Штаты принудили просить о перемирии». То, в чем другие видели нечто желаемое и в чем они все же сомневались, он воспринимал как данность. Поэтому не следует удивляться тому, что уже в первые месяцы войны он вышел далеко за рамки роли первого лорда Адмиралтейства, что он — в парламенте и на радио — стал тотчас же голосом борющейся Англии, нации, которая для союзников и особенно для Соединенных Штатов стала живой гарантией того, что «Англия решительно настроена уничтожить Гитлера» («Лайф», 18.9.1939). Фактически в это время Черчилль взял на себя значительную часть пропагандистской войны против гитлеровской Германии, важная часть которой заключалась в передаче известий Адмиралтейства, основной задачей которого было противодействовать деморализации, вызванной бездеятельностью «сидячей войны», и поддерживать в военнослужащих боевой дух. В Германии он тотчас же был признан главным противником; уже непосредственно после начала войны Геббельс называл его не иначе, как «лживым лордом», утверждая, что Черчилль сам потопил пароход «Атения», имевший на борту и американских пассажиров (на самом деле этот пароход был ошибочно торпедирован немецкой подводной лодкой).

Обвинения в адрес первого лорда Адмиралтейства в причастности к катастрофе парохода «Атения» не смогли убедить никого ни в Англии, ни вне ее; его престиж возрос благодаря нескольким скандальным успехам, выпавшим на долю немецкого подводного флота, эффективность которого он раньше неоднократно преуменьшал. Вскоре обнаружилось, что так же, как и в 1914–1918 годах, в морской войне Германии не суждено снискать много лавров. Для открытого боя немецкий флот был очень слаб. Напротив, навязанная Великобританией морская блокада требовала быстрого совершенствования немецкого флота, и после того как немецкие заокеанские связи были прерваны, она отразилась на судоходстве нейтральных стран. Точно так же, как в 1914 году, Черчилль не мог ограничиться только деятельностью собственного ведомства, а хотел воздействовать на весь ход войны. Так, через неделю после начала войны он стал разрабатывать планы по вовлечению в нее Скандинавии, в том числе для блокирования Германии, требовал — получая от Линдемана все новые, часто противоречивые указания — участия Королевских ВВС в наступательных военных действиях, выступал за давление на нейтральные страны, в особенности на Норвегию, Швецию, Балканские государства и Турцию, с целью их присоединения к делу союзников. Нейтралитет, как он открыто подчеркивал, был сговором с преступником, который и сам не был готов уважать права нейтральных стран. По его указанию Королевский морской флот, в сущности, также не очень точно соблюдал свой нейтралитет, как это было, например, при вторжении эсминца «Коссак» в норвежские территориальные воды в связи с операцией «Альтмарк». В то время как большинство его предложений по разным причинам терпело неудачи, например, из-за сопротивления французов провокационному воздушному наступлению, которое могло бы вызвать ответный удар, советская зимняя кампания 1939/40 года против Финляндии дала Черчиллю желанную возможность подойти вплотную к осуществлению скандинавского проекта. Сегодня нет сомнения в том, что идея вмешательства Норвегии и Швеции в эту войну якобы для поддержки Финляндии — на самом деле она имела целью оккупацию шведских рудников и прекращение вывоза сырьевых руд, имевших для Германии решающее военное значение, — принадлежала только Черчиллю, который с большой настойчивостью проталкивал ее в Лондоне и Париже. Независимо от желания руководства германского военно-морского флота Гитлер не смог тогда решиться осуществить нападение на Скандинавию. После заключения мирного договора с Финляндией, ошеломившего и разочаровавшего Англию, эта операция в последнюю минуту сорвалась, но Англия не отказалась от нее полностью и после некоторого перерыва вновь вернулась к ней. Занявшись подготовкой к собственному наступлению, она чуть не просмотрела немецкую десантную операцию «Weseriibung» («Учения на Везере»). Как гром среди ясного неба 9 апреля 1940 года на Черчилля обрушилось известие, что Гитлер опередил его в Дании и Норвегии. Британско-французская экспедиция в Скандинавии окончилась провалом. Однако Королевскому морскому флоту позже все же удалось уничтожить значительную часть немецкого военного флота; вскоре выяснилось, что немецкая акция, решительно поддержанная авиацией, была спланирована лучше и проведена более тщательно. Лично для Черчилля поражение в Норвегии означало тяжелую неудачу в немалой степени потому, что здесь он опять слишком поспешно проявил оптимизм, считая наступление Гитлера на севере его «стратегической ошибкой». Когда британское поражение стало очевидным — если не принимать во внимание плацдарм Нарвик, — Черчилль стал обвинять во всем Видкуна Квислинга и его норвежских «предателей», которые совместно с Гитлером якобы «в течение многих месяцев планомерно готовили немецкое нападение, действуя заодно с немецкими захватчиками». И даже несмотря на то, что он перевел имя Квислинга в разряд пропагандистских понятий, все же не чувствовал себя в своей тарелке. Напротив, у него было впечатление, что он стоит перед новым Галлиполи, и еще в конце апреля начал задумываться о своем политическом будущем. Двумя неделями позже недовольство британской общественности закончилось: Черчиллю не грозила отставка — он был назначен премьер-министром.

Смена правительства, происшедшая 10 мая 1940 года, относится к тем процессам, которые будет нелегко понять, если не учитывать политической платформы Черчилля и роль, которую он сыграл с середины тридцатых годов в политической системе Англии. Приглашение в военный кабинет Невилла Чемберлена 3 сентября 1939 года прежде всего должно было удовлетворить его собственное самолюбие, но это ни в коей мере не устраивало те силы, которые подняли его на щит. Теперь они были озабочены гем, чтобы их выдвиженец продолжал и дальше исполнять в кабинете Чемберлена, вызвавшего подозрение проводимой им политикой умиротворения, роль фигового листка. Они хотели также, чтобы дискредитировавший себя режим «соглашателей» и «примиренцев» и дальше держал бразды правления в своих руках, реализуя свои собственные представления о «заключении мира на пол-пути». Под давлением этих же сил Чемберлен уже 20 сентября 1939 года объявил, что основной военной целью Англин является «окончательно избавить Европу от постоянного страха перед немецкой агрессией»; и все же антифашисты не доверяли этим заявлениям. Чтобы удержать Чемберлена и его «экс-миротворцев» на верном пути, в нижней палате вместо прежнего «Фокуса» был образован состоявший в основном из того же круга лиц «Наблюдательный комитет», последней из провозглашенных целей которого была проводимая с апреля 1939 года кампания по свержению премьер-министра. Многое, что произошло в это время, ускользнуло от внимания историков. Было совершенно ясно, что «Группа общепартийного действия» и «Наблюдательный комитет» по-прежнему стремились создать «правительство национального единства» при значительном участии в нем лейбористов и либералов и в качестве предпосылки этому хотели осуществить замену руководства консерваторов, которую считали необходимой уже в течение двух лет. Но именно раскол в консервативной партии оказался особенно трудным. Партийно-политическое положение Черчилля было ныне, как и раньше, очень слабым, а Иден, который с группой депутатов, насчитывавшей примерно 50 или 60 человек, собирался организовать сплоченную опору античемберленовской фронды, был очень нерешителен и как предводитель внутрипартийного мятежа вызывал большие сомнения. Таким образом, руководство дворцовой революцией перешло к другим испытанным функционерам либеральной партии, занимавшим в ней прежде второстепенные должности; они увидели в норвежском провале вполне подходящий повод, который, по их мнению, можно было использовать в своих целях. От них нити потянулись к лейбористам, лидеры которых заявили 3 сентября 1939 года, что они ни при каких условиях не примут участия в правительстве Чемберлена; они ушли в лагерь консерваторов, в ту небольшую группу, которая присягала на верность Уинстону Черчиллю: к адмиралу сэру Роджеру Кейсу, к Роберту Бутби и его прежнему партнеру по индийскому вопросу, вождю «просвещенного» империализма Леопольду С. Эймери. Эта акция, подготовленная прессой, ставила своей целью снять ответственность за неудачу в скандинавской операции с Черчилля, переложив ее полностью на Чемберлена. Парламент и общественность проявили здесь такое единодушие, что — как часто бывает — это удивило самого Черчилля, который вряд ли принимал участие в этой интриге; он сказал тогда своему коллеге по союзу Дафу Куперу: «В первой мировой войне я мог говорить то, что хотел, но все это оборачивалось против меня; на этот раз я тоже могу говорить, что хочу, и всегда оказываюсь прав». 8 мая 1940 г. голосование о доверии в нижней палате закончилось для Чемберлена полным фиаско; число голосов, поданных за него, сократилось с 200 до 81, что при данных обстоятельствах означало явное недоверие. Роль Черчилля в следующей загадочной ситуации тоже не вполне ясна. Он уже до этого стал очень влиятельной личностью в кабинете, а с момента назначения его председателем вновь образованного Военного координационного комитета в апреле 1940 года имел решающее влияние на весь ход войны. Однако можно не сомневаться в том, что в борьбе за высший государственный пост он проявил гораздо меньше предрассудков и почти не испытывал угрызений совести вопреки тому, что позднее об этом писал он сам и его придворные биографы. При поддержке теперь уже открыто стремящейся к власти лейбористской партии, под аплодисменты своих товарищей по левому блоку и при многозначительном молчании консерваторов 10 мая 1940 года он был избран премьер-министром. Спустя сорок лет после начала своей политической карьеры его тщеславие было полностью удовлетворено.

Небезынтересно заметить, что в последнюю минуту на политической сцене появился «коитркандидат»: это был популярный в либеральных и лейбористских кругах, но весьма умеренный в делах внутренней политики лорд Галифакс. И с внешнеполитической точки зрения Галифакс, которому симпатизировал «Фокус», был приемлемой кандидатурой. Но в конечном счете решающее значение имели те лейбористские политики, которые раньше делали ставку на Черчилля, имея в виду его потенциальные возможности возглавить в будущем крестовый поход против фашизма: Эрнест Бевин и Хью Дальтон. Оба были выдающимися деятелями в рабочей партии, оба находились на министерских постах. Бевин — хотя он никогда не был депутатом нижней палаты — занимал пост министра труда. Коалиционное соглашение этого «правительства национального единства», к которому они шли в течение четырех лет и которого наконец достигли, представляло собой образец того, что лежало в основе всех этих усилий: важнейшие внутренние ведомства были отданы лейбористам, внешняя политика и большая стратегия были исключительной сферой Черчилля. Он соединял пост премьер-министра (а вскоре после смерти Чемберлена и лидера консерваторов) с руководством новообразованным министерством обороны и, таким образом, располагал той полнотой власти, которой не имел ни один правитель со времен Кромвеля. Теперь (иначе чем в 1914–1918 годах) это правительство обеспечило строгую централизацию военного руководства через начальников штабов всех родов вооруженных сил, подчиненных непосредственно Черчиллю.

Премьер сумел использовать этот благоприятный момент и в своих политических целях: чтобы сохранить принцип «национального единства» и не допустить возникновения новой фронды, он вводил «экс-миротворцев» Чемберлена в кабинет или назначал их на ответственные внешнеполитические посты. В течение самого короткого срока Черчилль сумел обезоружить своих бывших противников и сделал это так, чтобы между ними не образовалась пропасть. Его самой главной заповедью было сохранение национального единства, сплоченности перед внешним врагом и его (воображаемой) «пятой колонной» внутри страны. Министерство информации в руках все тех же доверенных людей стремилось к открытому использованию прессы, к гласности, пропагандировало культ «национального лидера» и особое внимание обращало на то, чтобы в обществе не распространялись мнения, не совпадавшие с общим направлением, например, в вопросе о мирных перспективах. Отныне Англия говорила лишь одним голосом, голосом Уинстона Черчилля. Этот голос был выражением непоколебимой воли к победе и решимости, он внушал, что лучше погибнуть, чем отказаться от борьбы, вести которую человеку предназначено самой судьбой. «Если вы меня спросите, — говорил он 13 мая, — какова наша цель в войне, то на это у меня есть только один ответ: победа! Победа любой ценой: так как без победы не может быть жизни».

В этой простой формуле — победа как единственная цель в войне — заложены одновременно сила и слабость военной политики Черчилля. Она гарантировала в первую очередь национальную сплоченность, преодоление всех противоречий внутри неестественной, в сущности, коалиции, огромный подъем сил национального сопротивления. Благодаря этой победной формуле и личности Черчилля — вождя национального масштаба — Англия приобрела наконец то влияние, которое сделало ее достаточно сильной, позволило ей начать войну с нацистской Германией, сопровождавшуюся победным звучанием фанфар. Но отказ от целей, выходящих за рамки войны, выявил недостаточность этой формулировки, направленной только на негативную интеграцию, переносившую разрешение конфликта на будущее, в котором разрушался и образ врага и вместе с ним тот негативный образ, вызывавший такое раздражение у Черчилля. Прямая линия ведет от 10 мая 1940 года к тому дню 26 июля 1945 года, когда Англия дала отставку «вождю нации», «архитектору победы», потому что на этот день он уже не мог ничего больше дать или предложить, по меньшей мере ничего, что могло бы привлечь массы народа, выдержавшего войну, которая была не только антифашистской, но и антиплутократической. Если Черчилль полагал, что с помощью военной и внешней политики он сможет долгое время влиять на внутриполитическую интеграцию, то это говорит о том, насколько чуждыми были ему движущие силы того времени и как плохо он понимал тех, кто видел в нем знаменосца национального мышления и национального единства, считая его локомотивом того поезда, который должен был двигаться в светлое социалистическое будущее.