–  Разве вы ещё не знаете? В моих костях нет мозга. Они полые.

Доктор моргнул.

–  Послушайте, - возразил он, - там не может не быть костного мозга. Красные кровяные тельца…

Ньютон не привык перебивать людей, но на этот раз он изменил своей привычке:

–  Я не знаю ни о красных кровяных тельцах, ни о костном мозге. Скорее всего, я разбираюсь в физиологии не хуже вас. Но в моих костях нет мозга. И мне точно не доставит удовольствия это болезненное исследование, нужное только для того, чтобы вы - или кто бы ни стоял над вами - могли удовлетворить своё любопытство в отношении моих… особенностей. Я говорил вам уже десятки раз, что я мутант - урод. Моё слово для вас совсем ничего не значит?

–  Мне очень жаль, - сказал доктор. Казалось, ему действительно жаль.

Какое-то время Ньютон смотрел поверх головы доктора на плохую репродукцию вангоговской «Женщины из Арля». Какое отношение может иметь женщина из Арля к правительству Соединённых Штатов?

–  Хотел бы я как-нибудь встретиться с вашим начальством, - сказал он.
– А пока мы ждём, когда подействует ваш недействующий нембукаин, я, пожалуй, попробую своё собственное обезболивающее.

Доктор сделал озадаченное лицо.

–  Джин, - пояснил Ньютон.
– Разбавленный джин. Не хотите присоединиться?

Доктор машинально улыбнулся. Хорошие врачи всегда улыбаются остротам своих пациентов - даже физиологи-исследователи, прошедшие проверку на верность правительству, должны улыбаться.

–  Простите, - ответил он.
– Я на службе.

Ньютон сам не ожидал, что так разозлится. А он-то ещё думал, что доктор Мартинес ему нравится.

–  Ну же, доктор. Держу пари, что вы весьма высокооплачиваемый практикующий врач в своей… сфере компетенции, и у вас в кабинете есть бар из красного дерева. Могу вас заверить, что не налью вам больше, чем нужно, - я не хочу, чтобы ваша рука дрогнула, когда вы будете прокалывать мой позвоночник.

–  У меня нет кабинета, - ответил доктор.
– Я работаю в лаборатории. Обычно мы не пьём на работе.

Ньютон по какой-то необъяснимой причине смерил его пристальным взглядом.

–  Нет, наверное, и правда не пьёте.
– Он посмотрел на медсестру, пребывающую в явном замешательстве, но когда она открыла рот, чтобы заговорить, он повторил: - Наверное, нет. Таковы правила.
– Он встал и улыбнулся им сверху вниз.
– Я выпью один.

Приятно было оказаться выше них. Ньютон подошёл к бару в углу комнаты и налил себе полный стакан джина. Увидев, как медсестра раскладывает на столе инструменты, воду он решил не добавлять. Там было несколько игл, маленький скальпель и какие-то зажимы - всё из нержавеющей стали. Они тускло поблёскивали…

После того, как врач и медсестра ушли, Ньютон ещё больше часа лежал ничком на кровати. Он не стал снова надевать рубашку, и, если не считать бинтов, спина его была обнажена. Он чувствовал лёгкий озноб - непривычное для него ощущение, - но и пальцем не пошевелил, чтобы укрыться. В течение нескольких минут боль была нестерпимой, и, хотя она уже прошла, он был обессилен этой болью и страхом, который ей предшествовал. Его всегда пугало ожидание боли, ещё с детства.

Ньютону пришло на ум, что они, должно быть, знают, какие страдания ему причиняют, что они, наверное, просто пытают его, что это какой-то плохо продуманный способ промывания мозгов в надежде сломить его дух. Особенно пугающей была мысль, что если это так, то они, наверное, только начали. И всё же это было маловероятно. Несмотря на непрерывную холодную войну, которая могла послужить оправданием, и несмотря на насилие, на которое демократические государства в эти дни закрывали глаза, - им вряд ли удалось бы выйти сухими из воды. К тому же на дворе был год президентских выборов. Уже неслись с трибун предвыборные речи, обличающие произвол правящей партии. В одной из таких речей упоминалось имя Ньютона. Несколько раз прозвучало слово «замалчивание».

Видимо, единственной причиной того, что его подвергают этим болезненным процедурам, было обыкновенное чиновничье любопытство. Возможно, им просто хотелось неоспоримо доказать, что он не человек, доказать, что он и вправду тот, кого они в нём подозревают, - подозревают, но не могут назвать открыто ввиду полной нелепости такого предположения. Если таков был ход их мысли, - что вполне вероятно, - то они ошибались с самого начала. Потому что, какие бы нечеловеческие признаки они у него ни обнаружили, всегда проще было допустить, что он человек с физическими отклонениями, мутант или урод, чем то, что он с другой планеты. Но они словно не видели этого противоречия. Что они надеются выведать в подробностях, чего уже не знают в целом? И что они могут доказать? И, в конце концов, что они будут делать, если найдут непреложные доказательства?

Но вообще-то ему было наплевать - плевать, что они узнают о нём, плевать даже на старый план, придуманный двадцать лет назад в другой части Солнечной системы. Без долгих размышлений Ньютон пришёл к выводу, что план окончательно провален, и почувствовал неимоверное облегчение. Гораздо сильнее его волновало, когда они, наконец, закончат со своими бесчеловечными опытами, обследованиями и допросами, и оставят его в покое. А быть заключённым для Ньютона было не так уж страшно, - во многих отношениях это больше отвечало его образу жизни и больше нравилось ему, чем свобода.

Люди из ФБР вели себя довольно вежливо, но два дня бессмысленных вопросов вымотали Брайса настолько, что у него даже не оставалось сил разозлиться на пренебрежение, которое проглядывало сквозь их учтивость. Если бы его не отпустили на третий день, он просто сошёл бы с ума. И всё-таки на него не слишком давили; на самом деле его вряд ли сочли хоть сколько-нибудь значимым.

На третий день утром пришёл сотрудник ФБР, чтобы, как обычно, забрать его из «Уай-эм-си-эй» [42]– Молодёжной христианской ассоциации - и отвезти за четыре квартала от неё в Федеральное управление в центре Цинциннати. Размещение в «Уай-эм-си-эй» утомило Брайса не меньше допросов. Если бы он мог заподозрить у ФБР хоть капельку воображения, то обвинил бы их в том, что они поселили его в ней с явным намерением сломить его дух всем этим потрёпанным оживлением, которое царило здесь пополам с мрачной дубовой мебелью и завалами никем не читаных христианских брошюр.