— Какой же ты все-таки клоун, — заметил Майкл.

— Только с тобой, — сказал Даниэль, осматриваясь. — А ты не знал, турист? С Ариес я никогда не дурачусь. Она думает, что я самый серьезный парень на свете. Интересно, почему так? Может, у меня раздвоение личности?

Мейсон нахмурился. Может, Даниэля в свое время приложили головой о стенку. Было трудно судить.

Даниэль помолчал, вглядываясь в лицо Мейсону.

— Она ведь тебе нравится, — сказал он.

— Кто?

— Ариес, тупица.

Мейсон ничего не ответил. Он не хотел ввязываться в этот разговор. Ариес он не собирался обсуждать ни с кем, тем более с Даниэлем.

— Это же очевидно, — продолжил Даниэль. — Когда я ее упоминаю, у тебя на лице появляется это дурацкое выражение. Но, может, оно и к лучшему. Ты ей куда больше подходишь, чем я. Ты честный парень, Дауэлл.

Мейсон взял миску с кружкой и встал:

— Пойду за едой. Тебе что-нибудь принести?

— Нет, не нужно, — сказал Даниэль, снова скривившись. Он прилег и подложил под голову грязное одеяло. — Не думаю, что мне удастся удержать еду в желудке. Лучше посплю.

Мейсон пожал плечами и вышел.

Почти все покинули палатки и направились на кухню, где несколько пленников приготовили что-то умеренно съедобное. Над костром висел огромный котел, и длинноволосая женщина наливала каждому немного капустного супа. Рядом с ней стоял человек, который раздавал хлеб. Больше ничего не было — даже соли и перца. Возле длинных столов стояло ведро, и люди кружками зачерпывали из него воду.

Большинство детей и женщин уже сидели и ели. Поскольку столовых приборов не было, они отхлебывали суп через край или вылавливали из него капусту пальцами и хлебными корочками. В очереди остались только мужчины. Мейсон пристроился в конец. Он заметил Чаплина, но тот стоял довольно далеко, спиной к Мейсону, и с кем-то разговаривал.

Потом Мейсон заметил кое-кого еще.

В один миг с него слетела вся сдержанность.

Мейсон сам не заметил, как уронил кружку и миску, не заметил, как растолкал несколько человек, пробиваясь вперед. Но когда он остановился перед непомерно высоким парнем, замахнулся и со всей силы засадил ему кулаком в челюсть, он отдавал себе полный отчет в своих действиях.

Со всех сторон послышались крики. Кто-то рванулся к Мейсону, кто-то, напротив, от него. Его схватили сзади, но Мейсон вывернулся.

— Подонок! — прохрипел Мейсон.

Долговязый парень дважды моргнул. Он ничего не сказал — только шагнул вперед и завел руки за спину.

— Ударь еще, — попросил он.

Мейсон ударил. Потом еще и еще раз — пока остальные пленники наконец не оттащили его в сторону, орущего и пинающегося.

В лагере не было льда, но кто-то добрый обмотал Мейсону руку холодной мокрой тряпкой. Сломанные пальцы пронзала боль, но Мейсон старался не обращать на нее внимания. Не лучшая идея — бить кого-то поврежденной рукой. Судя по ощущениям, он себе только навредил.

Он ушел. Бросил меня. Бросил нас.

В голове у него звучал голос из прошлого.

Пол.

Высоченный индеец молча сидел за столом напротив него. Им дали поговорить наедине, но далеко не отходили — на случай, если у Мейсона снова сорвет резьбу.

Но он уже остыл. Приступ слепой ярости кончился, и теперь Мейсон сидел, положив руку в карман и поглаживая здоровыми пальцами пузырек с песком. В последний раз он разговаривал с Полом в Банфе — тот рассказывал историю об индейском воине, который любил одну-единственную женщину, но оставил ее. Потом Пол, не говоря ни слова, прокрался наружу и ушел, бросив Синичку одну. Ладно, не одну, а с Мейсоном — но без лучшего друга детства.

— Когда она умерла?

— Вскоре после твоего ухода, — ответил Мейсон. — Мы успели добраться до Хоупа.

— Ей нравился Хоуп, — сказал Пол. — Она часто рассказывала, как отдыхала там в летнем лагере. Иногда в рассказе фигурировал огромный паук. Он полз по ее подушке, а она застряла в спальнике и не могла выбраться.

Они помолчали. В углу лагеря запоздавшие к ужину пленники мыли свои миски.

— Это быстро произошло?

Мейсон кивнул:

— Для нее — да. Для меня — нет, совсем нет.

— Мне очень жаль, — сказал Пол. — Надеюсь, ты ее похоронил.

— Конечно, похоронил, — отрезал. Мейсон. — Я же ее не бросал, как некоторые.

Мейсон вспомнил мозоли на ладонях и то, как ярко в то утро светило солнце. Он осторожно завернул Синичку в гостиничную простыню — белую, в углу прожженную сигаретой. Потом была встреча с тем тупым загонщиком. Мейсон до сих пор помнил, как он тогда испугался.

Ты до сих пор не знаешь, да? Ты на нашей стороне, парень. Им нравятся как раз такие, как ты.