Горечь на сердце не проходила. Очень нужно, чтобы кто-нибудь поднял Федину голову, заглянул ласково в глаза, сказал, как говаривала бабушка, когда с Федей случалось что-нибудь неприятное:

— Не печалься, батюшка, все образуется!

Бабушка далеко. Она ничего не знает, а Тамара Аркадьевна рядом. Может быть, она успокоилась, может, послушает Федю, поверит… И скажет ему что-нибудь доброе, хорошее, скажет, что не сердится больше.

Федя осмелился, шагнул к ней.

— Тамара Аркадьевна… — прошептал он.

Она обернулась, суровая, чужая.

— Иди спать.

Он покорно пошел. Он больше ничего не сказал — уже не хотелось.

В кровати из-под матраца достал Федя бабушкины письма. Они всегда разгоняли печаль, всегда радовали.

«Милый мой Федюшка! Соколик мой ненаглядный! Шлет привет тебе с далекого Северного края любящая тебя бабушка Марфа Тимофеевна. Будь всегда здоров и светел, не хмурься, не печалься по-пустому. А еще не забывай. ты, дитятко мое милое, свою старую бабушку. Чай, сладкое тебе житье в ваших южных местах, что редко шлешь нам письма. Дед Тойво ждет тебя не дождется, чтобы идти к Черному озеру следить за медведицей. Нынче ходил он туда на лыжах. К самым трем соснам взобрался и даже перевалил на ту сторону, да Кирюшка завязать стала в снегу, пришлось старику вернуться.

Сей год снегу у нас неслыханно много. Березу у нашего крыльца занесло наполовину, да и крыльцо намедни засыпало совсем. Спасибо, пришел дед Тойво, откопал, и ладно еще, что Иванка с Арсением подоспели да помогли старику, а то бы так и сидеть мне в снежном терему.

Иванка выпросил твои финские лыжи и ходит на них в тайгу, куропаток стреляет. А ружье твое, Федюшка, я никому не даю -Тойво не велит, боится, как бы не поломали его парни.

На Онеге-озере ребята расчистили снег и катаются на коньках. Иванка с Арсением прибегают проведать меня да про твое житье-бытье порасспросить. Нынче с задачами-то им труднехонько приходится, все тебя, ягодка, поминают. Летом пойдут они с Василием Васильевичем походом в Заонежье, наказывали, чтобы ты поспешил сюда без промедления. И девочку Серафиму тоже привози — ужо научу я ее вышивать на пяльцах редкие узоры, ежели она до рукоделия охотница.

А пока мы с котом Степаном вдвоем вечеряем и ждем вешних дней, ждем тебя, цветочек лазоревый. Степан изленился и перестал мурлыкать. Верно, по тебе скучает.

Будь же умницей, Федюшка. Не забывай и не печаль свою старую бабушку — отписывай чаще. А она желает тебе здоровья богатырского, удачи и молодечества. Почитай родителей, уважай товарищей.

Вечно любящая тебя твоя бабушка Марфа Тимофеевна. Кланяйся низко Тамаре Аркадьевне и целуй отца своего Николая Егоровича».

Разогнали письма черные тучи. Посветлели глаза, залучились по-обычному. А вот и солнышко из-за туч выглянуло — улыбнулся Федя, прошептал:

— Спокойной ночи, бабушка!

Заснул Федя с бабушкиным письмом в руках. Снились ему родные северные леса, Тойво и его собака Кирюшка. Тойво рассматривал следы на снегу, потом они долго шли по следу. Кто-то звал Федю в лесу. Он остановился, прислушался. Да это отец! Федя побежал ему навстречу и… проснулся.

Была глубокая ночь. Никаких звуков не доносилось ни со двора, ни с улицы. Федя раскрыл сонные глаза, сразу же вспомнил горький разговор с Тамарой Аркадьевной, вздохнул и отвернулся к стенке. Скорее заснуть и снова вернуться в тайгу к Тойво и Кирюшке. Вдруг он услышал голос Тамары Аркадьевны. С кем это она могла говорить ночью? Жалуется на него. Рассказывает про Ермиловнин сарай…

— Потише, -глухо произнес голос отца.

Федя вскочил с постели в смятении: отец дома! Он хотел бежать к нему, но услышал жестокие слова:

— Он стал вором.

Федя остановился и долго стоял в темноте босиком, в майке и трусиках.

Он стал вором! Так сказала Тамара Аркадьевна. Но почему отец молчит? Почему он молчит? Разве он согласен с ней?

Отец молчит, а говорит Тамара Аркадьевна. В ее голосе слышны слезы. Она просит, умоляет отца отвезти Федора к бабушке. Хоть на время, пока она подумает, решит, как дальше его воспитывать. Мальчишка сбивается с пути, он не слушает ее, смотрит волчонком. Не знает она, как, с какой стороны к нему подойти. Отец в беспрерывных полетах. Пусть поживет Федя у бабушки; ее он любит, слушается.

«Папа сейчас скажет… Он сейчас скажет! «Больше всего на свете я люблю Рыжика!» — ждал Федя всем сердцем отцовской защиты.

Но отец молчал. У Феди потемнело в глазах. Он упал на постель, уткнулся лицом в подушку и горько заплакал.

Проснулся Федя раньше обычного. Но завтракать не стал и уроки не повторил. Он тихонько прокрался мимо дивана, на котором спал отец, осторожно закрыл за собой дверь и спустился с крыльца.

За ночь подморозило. Ясное небо обещало погожий день. Соблазнительно свисали с ворот и заборов длинные крепкие сосульки. Но если человеку горько, его не прельщают сосульки, какой бы величины они ни были. Он идет и думает свою невеселую думу.

Мелькнула впереди голубая пушистая шапочка, раздался веселый смех. Это выбежала из ворот Симочка и громко радуется морозному утру.

— Доброе утро, Федя-медведя! Спорим: прокачусь по луже и не упаду!

И она лихо мчится в маленьких новых валенках по ровному льду.

— Ага? Не упала! А я и на коньках могу!

Симочка подошла ближе.

— Ты чего?

— Ничего.

— Нет, не ничего! — хмурится Симочка.

Федя насупился, отвернулся, но она велела ему сейчас же все рассказать. И он покорно начал свою печальную повесть. Да откуда ни возьмись появился Лешка Кондратьев и закричал: