— Вот поэтому ты там, с ней. Если бы не ты, я бы не смог делать то, что делаю. Я доверяю тебе. Больше, чем кому-либо на Земле. Я позвоню завтра в районе обеда.

— Эрик, да что с тобой? Ты должен, черт возьми…

Эрик прервал разговор и остался стоять перед отражением в балконной двери. На него смотрел бледный мужчина, над худой фигурой которого по вечернему Английскому бульвару проносились автомобили. Йенс прав — он сошел с ума. Без сомнения. Эрик взял бумажник и достал листок с записями, сделанными в редакции. Прежде чем позвонить, он включил режим «инкогнито». Потом набрал первый записанный номер.

— Bienvenue `a la police de Nice. Votre cas? [61]

Эрик нажал «отбой», сделал глубокий вдох и перешел к следующему номеру в списке. На этот раз он попал в банк Израиля.

Профессор снова нажал «отбой» и уставился на дисплей. Он позвонил на два номера из трех и не достиг цели. Телефоны были его единственной зацепкой. Если третий номер тоже окажется провальным, то ему крышка. Останется только уехать домой. Эрик смотрел на десять цифр. Выигрыш или проигрыш?

Он сморщился и набрал последний номер. Гудок. Два гудка. Три гудка.

— Vous ^etes sur le r'epondeur de Cedric, parlez apr`es le bip sonore. [62]

Эрик лихорадочно соображал.

— Меня зовут Эрик Сёдерквист, я работаю в газете «Афтонбладет» вместе с Карлом Обергом. Я остановился в гостинице «Негреско», номер триста двадцать один. Позвоните мне, когда получите это сообщение.

Теперь оставалось только ждать. Эрик вспомнил, что целые сутки ничего не ел. Он позвонил в обслуживание номеров и заказал сандвич. Потом, не раздеваясь, лег на кровать. Застывшее тело ныло. Он устал. Невообразимо устал. Где-то просигналила машина. Эрик выудил из кармана айпод и включил Альбинони. Он вспомнил свою поездку в Ниццу с Ханной. Для октября выходные выдались удивительно теплыми. Они купались вдвоем у каменистого берега и ели устриц в единственном открытом прибрежном кафе. Эрик вспомнил ночь, когда они, словно Давид и Катерина из «Райского сада» Хемингуэя, сидели в темном баре Старого города и пили абсент. Ей исполнилось тридцать пять. La vie en rose. [63] Вскоре он крепко заснул.

Балакот, Пакистан

В шестидесяти километрах к востоку от города Балакот, вдоль реки Кунхар, в глубине непроходимого горного массива на северо-западной оконечности Пакистана суровая природа превращалась в поле общей площадью два гектара, окруженное высокими горами с отвесными склонами. В юго-восточной части находился старый военный тренировочный лагерь «Сохраб», названный так в честь персидского воина. Шестьдесят лет назад армия покинула его, и в связи с разрушительным землетрясением в две тысячи пятом году он непродолжительное время использовался как пункт сбора помощи. В последние пять месяцев шпионские спутники ЦРУ регистрировали там активность. Однако потом фотографии просто лежали без надобности на серверах в штабе ЦРУ в Лэнгли, Вирджиния.

В этот сырой, но теплый вечер в лагерь «Сохраб» прибыли двое мужчин. Они приехали на нагруженных лошадях и были одеты как местные горцы. Над полем лежал легкий туман. Особое географическое положение часто приводило к появлению тумана между горами, что играло на руку лагерю, так как скрывало его от американских космических глаз.

Все в лагере знали, что посетители приехали не из ближних мест. Хотя никто не знал, кто они, но все знали, зачем они пришли. Все также знали, что были отобраны трое учеников. Избранные и прибывшие расположились в самом большом бараке. Ученики Али Аскани, Суед Нуледи и Кашиф Карим Мухаммад сидели на полу, скрестив ноги. Они были в белых одеяниях, на головах — черные повязки. Ученики сидели рядом друг с другом, глядя в пол. Напротив них на простых деревянных стульях расположились двое приезжих и разговаривали с главным в лагере «Сохраб» — Туаном Маликом. Говорили они тихо, и Малик то и дело указывал на троицу на полу. Чтобы скрыть запах протекавших внизу сточных вод, горели благовония. Помещение заполнял тяжелый и сладкий воздух.

Спустя час один из посетителей подошел к ученикам. Он сел на корточки и долго смотрел на каждого из них. Все молчали. Посетитель едва заметно кивнул, встал и покинул барак. Туан Малик и второй гость тут же вышли следом. Мужчины на полу продолжали сидеть. Снаружи Ахмад Вайзи подошел к лошади и оседлал ее. Он посмотрел по сторонам. В лагере было пусто. Ученики сидели в своих спальных бараках и изучали Коран. Ахмад вдохнул влажный воздух — наконец избавленный от канализационных испарений и благовоний. Здесь, снаружи, пахло травой и сырой землей. Край был плодородным. Хорошее место для школы. Они практически всем обеспечивали себя сами, что минимизировало потребность в транспорте, который мог вызвать вопросы. Вайзи призывно подмигнул гиду, стоявшему у короткой стены барака, и заговорил с Туаном Маликом. До темноты оставалось недолго. На самом деле гид пообещал проводить его обратно в Балакот и после наступления темноты, но Ахмад хотел отправиться в путь как можно скорее. Несмотря на тяжелую дорогу, Вайзи был доволен. Он нашел своих смертников.

Ахваз, Иран

Ни один человек никогда не смог бы разработать антивирус против «Моны». «Никогда» — наверное, слишком громко сказано, возможно, через сто лет мощности процессора и технологии анализа вирусов уйдут настолько вперед, что даже код «Моны» можно будет взломать. Но опираясь на современные достижения, сделать это невозможно. На самом деле «Мона» представляла собой не один вирус, а сорок разных, коды которых переплетались таким образом, что они непрерывно изменялись, образовывая новые комбинации. Еще в Массачусетском институте Самир разработал новую программу, способную к перепрограммированию. Такой технологии было более чем достаточно, чтобы «Мона» могла беспрепятственно разрушить какую угодно компьютерную систему. Но Самир не остановился на достигнутом. Он потратил много месяцев на то, чтобы найти неизвестные ошибки и слабые места в системах, атакуемых «Моной». Ошибки, о которых не знали сами разработчики. Таким образом, «Мона» становилась так называемым вирусом «нулевого дня», то есть пользовалась слабыми местами и неизвестными ошибками в тех программах, которые инфицировала.

Самир осознавал эффективность «Моны», но, подобно Оппенгеймеру [64] после первого взрыва атомной бомбы, был удивлен масштабом разрушений, вызванных вирусом. «Мона» настолько повредила финансовую систему Израиля, что никакая информация больше не подлежала использованию. Она захватила тридцать процентов ключевой информации и спрятала за непроницаемой решеткой. Двадцать процентов израильской информации о сделках и резервном копировании было удалено. Остальная информация либо была повреждена, либо находилась под угрозой. Вирус парализовал западный мир. Сам Самир с трудом мог дать оценку кризису. Пропали огромные средства, и на каналах CNN и «Аль-Джазира» регулярно выходили выпуски о новых потерях. «Мона» начала разрушать и другие системы. Больницы, службы организации дорожного движения и мобильные операторы сообщали о перебоях. Такое развитие событий «Хезболлой» не предусматривалось. Мустаф открыл ящик Пандоры и выпустил не поддающуюся контролю силу.