Дело в растительных вытяжках, это очевидно. Они по-своему эффективны какое-то время, но при этом исключительно ядовиты. Наблюдение за последними днями несчастного профессора Пресбери — за его кожей, глазами, походкой — убедило меня, что он скорее всего продвигался в правильном направлении.

Я забрал его коллекцию семян, стручков, корешков, сухих экстрактов и принялся размышлять, обдумывать, взвешивать. Передо мною стояла интеллектуальная проблема, которая решалась — что мне не раз демонстрировал мой учитель математики — лишь с помощью интеллекта.

Я располагал растительными вытяжками, смертоносными растительными вытяжками.

Методы, с помощью которых я освобождался от смертоносности, сводили на нет их эффективность.

Три выкуренные трубки не могли решить эту проблему. Подозреваю, понадобилось по меньшей мере три сотни трубок, прежде чем в голове мелькнула идея, как переработать растения, чтобы их потребление не причиняло человеку вреда.

Провести такого рода исследования на Бейкер-стрит не представлялось возможным, поэтому осенью 1903 года я переехал в Суссекс и провел зиму за чтением всех доступных книг, брошюр и монографий по уходу и содержанию пчел. В начале апреля 1904 года, вооруженный лишь теоретическими познаниями, я получил свою первую посылку с пчелами от местного фермера.

Иной раз я задаюсь вопросом, как получилось, что Ватсон ничего не заподозрил. Признаю, его знаменитая тупость не переставала меня изумлять, а иногда я даже на нее рассчитывал. И тем не менее он знал, каким я становлюсь, когда не нахожу работы для ума, когда не занят расследованием очередного дела. Он не раз и не два видел, какая апатия охватывала меня в периоды бездействия, в каком я пребывал в дурном расположении духа.

Как же он в таком случае поверил, что я отошел от дел? Он же знал, к чему это приводит.

Действительно, Ватсон присутствовал при доставке моего первого роя. С безопасного расстояния наблюдал за тем, как пчелы медленной гудящей густой патокой перетекают из коробки в ожидающий пустой улей.

Он видел мое волнение и не видел ничего.

Проходили годы, мы видели разрушение империи, видели государство, не способное править, видели, как героических мальчишек посылают на смерть в окопы Фландрии. Все произошедшее лишь укрепило меня в моих намерениях. Я не просто продвигался в правильном направлении. Я продвигался в единственно верном направлении.

По мере того как мое лицо превращалось в лицо незнакомца, суставы пальцев все чаще ныли и все сильнее распухали (могло быть и хуже, если б не множество пчелиных укусов, полученных мною в первые несколько лет занятий исследовательским пчеловодством), а Ватсон, добрый, храбрый, недалекий Ватсон, увядал, бледнел, усыхал, и его кожа приобретала тот же сероватый оттенок, что и усы, мое стремление завершить исследования не уменьшалось. Скорее наоборот: крепло.

Итак, я проверил свою первоначальную гипотезу в Саут-Даунсе, на самолично построенной пасеке из ульев Лангстрота. Думаю, я совершил все ошибки, положенные новичку пчеловоду, и вдобавок — вследствие исследовательского характера моих занятий — великое множество ошибок, совершить которые, и я в этом уверен, никому не доводилось и вряд ли доведется. Рассказ о многих из них Ватсон мог бы назвать «Дело отравленного улья», хотя «Загадка зачарованных женщин» привлекла бы больше внимания к моим исследованиям, покажись они кому-нибудь любопытными. (На деле я отругал мисс Телфорд только за то, что она без спроса взяла с полки горшочек с медом, и впоследствии выдавал ей для готовки мед из ординарных ульев, а из экспериментальных сразу после сбора ставил под замок. Такой порядок не вызвал у нее возражений.)

Я проводил эксперименты с голландскими, немецкими и итальянскими пчелами, с украинскими и кавказскими. Я сожалел об эпидемии, которая практически уничтожила наших британских пчел: те, что выжили, смешались с другими видами, хотя мне удалось отыскать и поработать с небольшим ульем, который я взрастил из выводковой рамки и матки, приобретенных в старом Сент-Олбанском аббатстве, и у меня создалось впечатление, что это чисто британские пчелы.

Почти два десятилетия экспериментов привели меня к выводу, что нужных мне пчел, если таковые и существуют, в Англии не найти, и они не переживут пересылки по почте. Так что передо мной возникла необходимость исследовать индийских пчел, а затем, возможно, двинуться дальше.

Языками я овладевал легко.

Семена, сыворотки и настойки находились при мне. Более ничего не требовалось.

Я упаковал вещи, договорился о еженедельной уборке коттеджа в Даунсе и попросил учителя местной школы Уилкинса, коего привык называть — к его очевидному неудовольствию — юным Вилликинсом, приглядывать за пасекой, собирать мед, продавать излишки на рынке в Истбурне и готовить ульи к зиме.

Я поставил их в известность, что не знаю, когда вернусь.

Я старик. Вероятно, никто и не ждал моего возвращения.

И, строго говоря, в этом правота была на их стороне.

Старый Гао и представить себе не мог, что чужак произведет на него столь сильное впечатление. Всю жизнь он прожил среди пчел. Тем не менее его поражала легкость, с какой чужак вытряхивал их из ящиков, так точно и резко, что черные пчелы, скорее удивленные, нежели раздраженные, всего-то и делали, что улетали или ползли обратно в улей. Потом ящики с рамками для сот чужак сложил на один из слабейших ульев, чтобы мед из арендованного улья все равно достался старому Гао.