Вокруг уже царил настоящий хаос. Грабители - ибо сюда мало кто шёл считаться с тысяцким, большинство позарилось на чужое добро, - растаскивали всё, что попадалось под руку. Топорами сбивали замки с сундуков, срывали по углам иконы, тащили даже лавки и прочую домашнюю утварь. Где- то отчаянно визжала девка - монотонно, на одной ноте. На дворе слышалось ржание лошадей и мычание коров, которых уводили со двора.

Тут и там вспыхивали драки - мелькали уже не просто кулаки, а ножи и топоры. Ян вовремя заметил, как ватажка лихих парней зажала в углу невысокого коренастого мужичка и отчаянно молотила его всем скопом. Мужичок отбивался умело, но совладать с парнями ему было не под силу. Пробившись сквозь стену плечей и спин, Ян силком вытащил его, раззадорив ватажку. С перекошенными яростью лицами люди надвинулись на дружинников.

–  Не замай!
– тяжело, с присвистом дыша, зашипел одни, поигрывая дубиной.
– То тысяцкого управитель! Я до часа смертного холопство своё над его началом помнить буду!.. Отдай! У нас с ним свои счёты!

–  Пёс смердящий!
– завопил управитель, высовываясь из-за дружинников.
– Подвал с цепями по тебе плачет, душегуб!

Но Ян уже ловко выдернул его из рядов своих парней.

–  Управитель, говоришь?
– молвил он, и, словно почуяв что-то в его голосе, ватажка попритихла, а управитель втянул голову в плечи.
– В хоромах кто из домочадцев тысяцкого есть? Казна боярская где?

–  Не ведаю!
– поняв, что попал из огня да в полымя, управитель ринулся было прочь, его подхватили под локти. К дружинникам неожиданно присоединилась и ватажка.

–  Всё говори, аспид!
– сорвался на крик давешний беглый холоп, замахиваясь.
– А не то...

–  На куски режьте - не скажу!
– тоже вдруг закричал управитель, повисая на держащих его руках.
– За-ради боярина своего готов голову сложить!

Он сложил руки на груди и, видимо, приготовился умереть.

–  Оставьте его!
– махнул рукой Ян.
– Сами сыщем! Не ты, так кто иной нам поможет... Гей, ребята!

Управителя бросили на пол, как мешок, перешагнули через него и направились во внутренние покои. Он бросился было следом, но ноги почему-то отказали служить, и мужичок осел на полу, отказываясь верить в то, что происходило.

Присутствие княжеских дружинников несколько охладило гнев толпы, тем более что самого тысяцкого в тереме не оказалось. Там находилась только его жена в окружении сенных девушек и ближних женщин. Когда грабители ворвались на женскую половину, весь этот курятник, собравшийся в одной горнице, разразился такими воплями, что многие поспешили ретироваться. На этот шум и вышел Ян с частью своих людей - прочих он оставил разбирать отысканную-таки боярскую казну. Имущество опального тысяцкого по княжьему слову должно было отойти князю. Войдя в светлицу, Ян не стал долго разбираться - рыдающую и голосившую, как на похоронах, боярыню забрали и с нею вместе отправились обратно. Когда дружина выходила за ворота, дом был наполовину разграблен, двери клетей были распахнуты настежь, и всюду сновали опоздавшие - они тащили всё, что попадётся под руку: ухваты, горшки, ручники, конскую упряжь, даже сено охапками. На задах клубами поднимался вверх дым - кто-то уже додумался, подпустил красного петуха. У забора постанывал раненый человек - очевидно, из людей боярина.

На него жалко было смотреть - его так отделали дубинами, что было ясно - он уже не жилец на свете. Следы страшного побоища виднелись вокруг. Усаживаемая в брошенный возок боярыня тихо запричитала, но окружавшие её молчаливые воины не располагали к гореванию, и она умолкла.

Ян торопился к Ярославу, как мог. Будь его воля, он бы не допустил грабежа подворья тысяцкого. Коль он виновен, его надо судить по новгородским законам. А позволять буйствовать толпе ни к чему. Прав в чём-то князь - коль такова новгородская чернь, её трудненько будет усмирить. Словом тут ничего не добьёшься - придётся действовать силой. Ян вдруг представил, как та же толпа устремляется на Ярославово подворье, врывается в светлицу к Елене, и ему стало страшно и ненавистно всё, что происходило в городе.

Дым над подворьем тысяцкого был далеко виден в небе, словно поднятый княжеский стяг над полем битвы. К нему стекались толпы народа. Разгорячённые затесавшимися среди них подосланными Фёдором Лазутичем и другими боярами крикунами, они спешили забрать свою долю чужого богатства, но, придя к шапочному разбору, разъярялись и готовы были идти грабить кого угодно. Клич: «У него тоже есть серебро!» - подхватывали сразу сотни глоток. И люди спешили к домам тех бояр, кого уже сами решили считать врагами - уже не важно кого, князя, Новгорода или их лично. В вечереющем небе появились новые дымки.

Янова сотня, привезя казну тысяцкого и его жену, единственная сейчас оставалась на княжьем подворье. Ярослав почему-то был уверен, что вслед за боярами наступит и его черёд - когда толпа несколько отрезвеет и оглянется на содеянное. Прочие сотни он в начале мятежа разослал по концам Новгорода к подворьям других противных бояр.

Ночь была неспокойной. Никто из дружинников не сомкнул глаз, и в Ярославовом окне до рассвета горел огонёк - новгородский князь ждал вестей из города. Не в силах сомкнуть глаз и даже присесть, он мерил шагами хоромы, изредка останавливаясь и вглядываясь в тьму за окном. Плохо знакомый с внутренней жизнью Новгорода, Ярослав тем не менее в этот период тревожного ожидания начинал смутно понимать, что попал, как меж двух жерновов, меж двух враждующих партий. Вотчинные бояре неустанно боролись друг с другом, и новый князь им нужен был, чтоб вернее расправиться с врагами.

Новгород чуть ли не с первых дней своей истории гордился самостоятельностью - он и князей сам себе выбирает, и вольности у него великие, и с иными землями он торгует: гости новгородские в западных землях известны. Коль захочет, сам по себе прожить сможет - всё купит, а что не купит, свои мастера сотворят, есть умельцы. Поэтому часть бояр упорно не хотела склонять Новгород под власть какого-либо князя. Именно их дворы и подворья их сторонников громили сейчас люди. Ярослав начинал понимать, что, ослабни эта партия - я вольный Новгород склонит голову перед владимирскими и суздальскими князьями, согласится стать частью единой Руси. Что ж, коль так рассудить, то бунт на благо.