Почему мы обо всем этом говорим? Потому что название повести о двух поссорившихся соседях представляет собой единственный в гоголевском творчестве случай, когда вместе сошлось сразу несколько выходящих за пределы авторской «нормы» параметров. Необычная длина названия, использование в нем глагола, положение этого глагола во фразе и, наконец, особая смысловая нагрузка, ложащаяся на слово «как» (за счет того, что оно стоит, как уже говорилось, в несколько необычной позиции), – все это вместе и создает эффект некоторой напряженности, странности, своеобычности названия гоголевского заголовка. Это, собственно, и явилось причиной тех его многочисленных искажений, о которых шла речь в начале этой заметки. Суть же дела в том, что сложность, «неудобоваримость» названия (несмотря на его относительную краткость) нужно объяснять не столько «неровностью» гоголевского слога, сколько тем, что оно было задумано (осознанно или нет) как «мини-сюжет» или свернутый сюжет всей повести. В этом названии – путем минимального искажения повествовательной «нормы» – достигнут эффект предварения всей истории, о чем догадываешься лишь после того, как история прочитана и предметом интереса вновь становится название. Как оказывается, в нем уместилось не только указание на факт ссоры двух персонажей, но и скрытое – в оговаривавшемся выше смысле – описание самого факта. Причем описание, как уже отмечалось, весьма изощренное, если сравнить его, скажем, с «сюжетным» названием романа Достоевского, где говорится о преступлении и последовавшим за ним наказании. У Достоевского дана простейшая логически понятная и оправданная последовательность. У Гоголя же – указание на виновника ссоры и характер случившегося (под «характером» в данном случае понимается особая нагрузка слова «как», которая призывает читателя обратить внимание на то, как именно вел себя зачинщик ссоры).

В пользу предположения о необычности рассматриваемого названия говорит также и то, что шесть заголовков глав повести из семи несут сходную нагрузку, что и основное название, а именно коротко излагают суть дела. На фоне того, что Гоголь в своих сочинениях обычно не дает названий отдельным главам, это выглядит особенно примечательно. Да и в тех редких случаях, когда заголовки все-таки появляются, – в повестях «Майская ночь, или утопленница» и «Иван Федорович Шпонька и его тетушка», – они предельны кратки. Чаще всего – в одно-два слова: «Ганна», «Голова», «Парубки гуляют», «Утопленница», «Пробуждение» или «Иван Федорович Шпонька», «Дорога», «Тетушка», «Обед», «Новый замысел тетушки».

Не то видим мы в повести о поссорившихся соседях. Здесь заголовки глав нарочито затянуты, поданы как маленькие описания. Даже самый короткий из всех заголовков длиннее любого из перечислявшихся выше. Глава первая: «Иван Иванович и Иван Никифорович», глава вторая: «Из которой можно узнать, чего захотелось Ивану Ивановичу, о чем происходил разговор между Иваном Ивановичем и Иваном Никифоровичем и чем он окончился»; глава третья: «Что произошло после ссоры Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем»; глава четвертая: «О том, что произошло в присутствии Миргородского поветового суда»; глава пятая: «В которой излагается совещание двух почетных в Миргороде особ»; и шестая: «Из которой читатель легко может узнать все то, что в ней содержится».

История литературы, конечно, знает и куда более подробные заголовки к отдельным главам, однако в рамках гоголевского творчества это случай единственный и потому привлекающий к себе внимание. То же самое мы видим и в общем названии повести: оно, как я пытался показать, необычно для Гоголя и устроено необычным и весьма сложным образом. В этом заголовке в одном предложении сказано об истинном зачинщике ссоры – Иване Ивановиче, – и обращено внимание на то, как такие истории случаются. Иначе говоря, как умеет нехороший человек Иван Иванович устраивать скандалы и как, каким образом ему шаг за шагом удалось сделать так, что мелочь, пустяк обессмыслили и обесценили даже то немногое, что было в его жизни и жизни его соседа.

Название повести вместе с заголовками глав, где навязчиво звучат похожие друг на друга имена Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича, подчеркивает, помимо всего прочего, абсурдность, нелепость случившегося. Чего нет, для сравнения, в близкой по структуре, но противоположной по смыслу повести «Старосветские помещики», где имена персонажей не явлены ни в названии повести, ни в заголовках ее глав (по причине отсутствия этих заголовков).

И напоследок. Как показывают примеры многочисленных искажений гоголевского сочинения, нелишним будет еще раз написать его правильное название: «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».

То, что Гоголь самым существенным образом отозвался в Достоевском, доказывать не надо. Фактически Достоевский «пережил», «преобразовал» Гоголя внутри себя – и в смысле «больших» идей, и в отношении общего тона миропонимания. Что же касается линий преемственности, особенно по части сюжетных ходов и создания тех или иных характеров, то здесь преемственность не так заметна, а иногда и вовсе не заметна. Тем более интересно обратиться к тем гоголевским персонажам, которые могли бы каким-то образом «отозваться» в главном герое «Преступления и наказания». Вместе с тем, помимо литературных персонажей, существуют и реальные человеческие типы, которые, собственно, и дают жизнь этим самым персонажам. Поэтому, когда мы угадываем черты сходства в выведенных писателями характерах, необходимо помнить и об этой стороне дела.

Если взяться за поиск «предшественников» Раскольникова в гоголевских сочинениях, то выбор, скорее всего, падет на героя повести «Портрет». Я приведу несколько сопоставлений между этой вещью Гоголя и романом Достоевского с целью создания общей картины возможных смысловых и сюжетных перекличек. Оттолкнувшись от нее, можно будет затем провести сопоставления менее очевидные, а точнее, и вовсе не очевидные.

Бедный молодой художник Чартков жил в верхнем этаже грязного подъезда («С трудом и одышкой взобрался он по лестнице, облитой помоями»); комнату свою не любил и мечтал о «славной квартире».

Бедный молодой студент Раскольников жил в верхнем этаже пятиэтажного дома («Каморка его приходилась под самою кровлей»); в бреду Раскольникову является «лестница, совсем темная, вся залитая помоями» [125] ; свою маленькую комнату он также не любил. Хотя обе квартиры в чем-то отличаются друг от друга, важно то, что и та и другая имеют общую неприятную особенность. Комната Чарткова была «низенькая» (что для художника мучительно); комната же Раскольникова была «до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось в ней жутко» (что мучительно не только для художника).