Наконец Узбек подал знак приблизиться великому князю тверскому. Сердцу у русских упали.

Александр Михайлович, прямой и высокий, пошёл к царскому месту среди удивлённого говора гостей. Туда же побежали, полусогнувшись, толмачи.

Иван стиснул кулаки так, что ногти впились в ладони. Он не испытывал торжества, хотя предчувствовал, как плохо сейчас будет князю Александру. Не было ни вражды, ни зла. Куда всё улетучилось? Одна жалость осталась к этому немолодому мужу, к усталой его походке, опущенной русой голове. Иван кинул украдкой взгляд на Фёдора — тот сидел с помертвевшим лицом.

Старшая хатунь Тайтугла подняла руки, обвешанные драгоценностями, провела по лицу. Лучи заходящего солнца высекли из камней жёлтые, синие, алые огни. После того как Тайтугла отняла руки от лица, в шатре установилась полная тишина: ни единого голоса, ни вздоха, ни шелеста. Слышно было даже, как за стенами шатра тонко и уныло посвистывал ветер.

— Говори! — сказал Узбек по-русски.

Александр Михайлович поднял голову:

— Я сделал тебе много зла, но теперь пришёл принять от тебя суд, будучи готов на всё, что Бог возвестит тебе.

— Коран учит нас: доброе слово, прощение обид лучше милостыни, за которой следует укор.

— Велика мудрость Аллаха! — глухо упали в тишине слова Александра Михайловича.

— Ба-атюшки! — сипло пискнул Андрейка. Иван зажал ему рот.

— Что доброго бывает с тобой, оно от Бога, а что злое бывает с тобой, оно от тебя самого. — Узбек прикрыл глаза. Скользнули из рукава халата в ладонь ему чётки.

Все пуще замерли: может, царь молится про себя? Даже ветер перестал ныть.

— Что скажет мой наследник?

— Сегодня утром в Сарае, — начал со спокойной усмешкой Тинибек, — один шаман взобрался на крышу.

Узбек открыл глаза, лицо Тайтуглы засветилось любовью и восхищением: что-то изречёт сейчас старший сын?

— Он крикнул: «Эй вы, люди, я сейчас сделаю то, что никому не удавалось!» Он прыгнул, намереваясь взлететь, но упал на землю и разбился насмерть.

Гортанный смешок прошёлся среди гостей.

Акинф торопливо перевёл Семёну.

— Понял, — сказал тот. Желваки заиграли у него на скулах.

— Это что, конец? — тонко вскрикнул Иван.

Акинф кашлем перекрыл его выкрик.

Сонливый вид Узбека как рукой сняло:

— Когда в Твери сожгли Шевкала, мы изумились и содрогнулись, думая, что все русские готовы восстать!

— Это было отчаяние, великий хан, — твёрдо ответствовал Александр Михайлович.

— Но вы лишь трепетали от ужаса в ожидании мщения, — продолжал Узбек, не слушая. — Я наказал вас через вашего же сородича Ивана Московского. Ты мог бы тогда спасти свою Тверскую землю, предав себя в наши руки. Но нет в тебе добродетелей отца твоего, нет отважного безумства брата Дмитрия. Ты пёкся лишь о собственном спасении и предпочёл бежать.

Александр Михайлович вскинул голову:

— Но вот я здесь!

— Стал таким храбрым? С чего бы?

Мурзы заулыбались.

— Надеялся опять на защиту Баялунь?

Улыбки сползли с вельможных лиц. Впервые было упомянуто имя этой царицы после её побега. Плохой знак. Чёрный гнев вызревает в Узбеке.

— Дымящиеся развалины Твери, опустение твоей земли — славный памятник рабскому ничтожеству князей. Ты сел на окровавленный престол отца, не имея ни отваги, ни мудрости его.

— А что, Иван Московский имеет оное? — дерзнул возразить Александр Михайлович. — Льстец есть слуга бесов, подлость заменяет ему и отвагу и мудрость.

Семён рванулся было с места, но поп Акинф железной рукой осадил его.

— Подлость никогда ничего не заменяет, — спокойно сказал Узбек. — Она существует сама по себе, и это качество вы, русские, доказали как врождённое. Мой язык брезгует говорить с тобой, и в глазах моих отвращение.

Все поняли: участь Александра Михайловича решена.

По дороге с пира слуга-мальчик робко тронул стремя у Семёна, подал свиток пергамента. Князь развернул — в Сумерках пылала вязь киноварью.

— Акинф!

Поп прочитал, вздохнул, прочитал второй раз вслух:

— «Верно, клянусь луною, клянусь ночью, когда она удаляется, клянусь зарею, когда она занимается... для каждой души залогом для неё то, что она усвоила себе».

— Что ж значит сие? — нетерпеливо спросил Семён.

— Это сура из Корана, — безразлично ответил умный поп.