– Неужели же и у нас не ведутся такие списки?
– сказал Святослав. При нашем порядке старшинства без этого нельзя. Конечно, дай Бог тебе прожить ещё сто лет, любезный брат, но если я тебя переживу, то сяду в Киеве, после меня брат Всеволод, после него твой старший сын Мстислав, там мой старший Глеб... Как тут иначе можно? Тут и один день старшинства много значит. Одним днём раньше родится, а когда по Божию изволению придёт очередь, может сесть в Киеве и на двадцать лет пересидеть брата, который только днём позже родился.

– Всё это верно и ясно как день, - сказал медленно боярин Тукы. Только у меня в списке выходит маленькое затруднение. После покойного Владимира Ярославича остался сын Ростислав; он среди всех внуков Ярослава - старший, и после сыновей первым должен бы сесть в Киеве. Как с ним быть? Останется он в списке или не останется?

– Экая ты упрямая голова!
– заметил Изяслав.
– Тридцать раз мы об этом толковали, а ты всё за своё! Сидел ли его отец на княжеской волости сам по себе или не сидел? Нет, никогда! Ну и не годится, запомни, что если он триста лет проживёт, а в очередь не попадёт. Значит, изгой. Так и пиши против его имени, что изгой, стало быть, ни он, ни его дети, ни внуки, ни правнуки никогда в Киеве не сядут, а что дяди дадут, тем и будут довольны.

– Это я не раз от тебя слышал, - сказал боярин, принимаясь за перо, только всё не при князьях; а если они согласны, то я так и напишу: изгой.

Святослав и Всеволод изъявили своё согласие, и точный, неторопливый боярин своею рукою против имени князя Ростислава написал: по приговору князей Изяслава, Святослава и Всеволода - изгой.

– Ну, а теперь как с сыном покойного князя смоленского Вячеслава Ярославича, Борисом?
– продолжал невозмутимый боярин.
– Отец его князем был наравне с другими братьями, от отца Ярослава получил волость.

Князья переглянулись и задумались. Каждый стоял за себя и за своих детей; каждому хотелось, чтобы наследников, кроме его сыновей, было как можно меньше, но в то же время всякий мог бояться, что он умрёт, не дождавшись своей очереди быть киевским князем, и на такой случай надо было позаботиться об участи детей.

– И с этим вопросом не в первый раз пристаёт ко мне мой старый друг, боярин Тукы, - продолжал князь Изяслав.
– Он всё хочет, чтобы было ясно поставлено и укреплено. А по-моему, это один пустой разговор. Когда ещё дойдёт очередь до Бориса? И прежде всего я, слава Создателю, жив. После меня черёд брату Святославу, там пойдёт Всеволод. Если его переживёт мой старший сын Мстислав, то его будет очередь; после его смерти старшим останется Глеб Святославич; после него мой Ярополк, за ним Роман Святославич, за ним Давид Святославич, потом опять мой сын Ростислав, дальше пойдёт Василий Мономах, Владимир Всеволодович, а там уж Борис Вячеславич, если за ним признать право на киевский стол. Так, мне кажется, не рано ли об этом рассуждать?

– Нимало не рано, - возразил неумолимый Тукы.
– У меня в списке ещё два таких же князя, сыновья покойного князя смоленского Игоря Ярославича, Давид и Даниил. Они растут у нас в Киеве, князь Изяслав их кормит и поит. Подрастут, спросят или отцовских волостей, или чего-нибудь да спросят. Человек так уж устроен, что он чего-нибудь себе спрашивает...

Святослав Черниговский стал говорить, что сироты - такие же князья и несправедливо было бы отнимать у них отцовское наследие. Но киевский Изяслав заспорил против наследия, против отчины:

– Пойми ты, брат, что наследие, отчина, волость у нас одна - Русская земля, а в ней стольный град Киев, а всё остальное даётся князьям только на прокорм, а то как? Ты живёшь в Чернигове, в управление дано тебе и Белоозеро, и Тмутаракань, и Муром в трёх разных концах земли. Всеволод сидит здесь, рядом, в Переяславле, а ему дано и Поволжье, и Суздаль, и Ростов, стало быть, с тобой чересполосно, так что цельной земли какому-нибудь одному князю никак не выкроить. А из-за чего так устроено? Чтобы никто не думал, будто что-нибудь есть моё, или твоё, или его, а всё это одно, цельное, наше.

– Ну, это очень уж невыгодно, - заметил Всеволод, - и если так, то наше положение не лучше какого-нибудь князя Ростислава, не лучше какого-нибудь боярина, который заселил покупными невольниками жалованный князем кусок земли, поставил хоромы и твёрдо знает, что это его собственные, на веки вечные, что и сын его будет тут жить спокойно, и внуку достанется, и правнуку. А у меня-то, у русского князя, что есть?

– А во-первых, вся Русская земля вместе с тем боярином, которому живётся так спокойно, - возразил Изяслав, - а во-вторых, кто же князю мешает заселить хороший клок земли холопами? Земли у нас довольно, слава Богу!

– Спасибо, братец!
– отвечал Святослав.
– Заселит мой сын землю в Ростовской волости, а потом судьба посадит его в Киев, так всё и пропало? Холопы разбегутся, земля разделанная заглохнет, хоромы запустеют, весь труд и все издержки пропадут...

– Я, брат Святослав, и не думаю, - сказал Изяслав, - чтобы у русского князя было очень спокойное и привольное житье, и никогда этого не скажу. Вот как Бог меня приберёт, посидишь в Киеве, так и увидишь, что боярину много спокойнее живётся...