Бывший моряк тихо рассмеялся.

– Да ведь вы сами его опасаетесь, юноша. А кроме того… у меня, видите ли, рак. Осталось не много. И мне в некотором смысле на все плевать. Извините за такой грустный финал разговора. Спокойной ночи, молодые люди. С завтрашним праздником я вас не поздравляю…

Он приподнял шляпу и медленно двинулся в сторону Зимнего дворца. Владимир быстро обвел взглядом набережную, но она была по-прежнему пустынна. Елена смотрела на Сабурова пристально.

– Вы не верите ему? – тихо спросила она.

– Теперь – верю…

– А мне?

Владимир молчал на какую-то долю секунды дольше, чем нужно. Елена отвернулась от него и быстрым шагом пошла прочь.

– Лена! – крикнул он. – Лена, постойте! Я не хотел вас обидеть!

Вместо ответа она перешла на бег. Отчетливо щелкали каблучки в надвигавшейся на Ленинград ночи.

Небольшой «Рено» притормозил на 5-й линии Васильевского острова, у пятиэтажки в стиле «модерн», в которой жила Даша. Карпов предупредительно встал из-за руля, открыл дверцу, помог коллеге выйти. Девушка устало улыбнулась.

– Ну и церемонии…

– Никогда не знал, что вежливость – это недостаток для чекиста, – весело отозвался Карпов.

– Спасибо. Завтра трудный день. Пока.

– Пока.

Даша направилась к парадному. Внезапно Карпов окликнул ее.

– Даша!

– Что?

– С наступающим тебя, – произнес он после паузы.

– Тебя тоже, – с улыбкой отозвалась Скребцова.

Убедившись в том, что она вошла в подъезд, Карпов вернулся в машину, сел за руль и некоторое время сидел молча, приходя в себя. День и в самом деле выдался хоть куда…

Войдя в свою маленькую опрятную комнатку, Даша подошла к висевшему на стене запыленному зеркалу. В нем отразилась до предела утомленная женщина с воспаленными красными глазами. За время дежурства на набережной она не позволила себе ни разу отлучиться с места. Даже обедать ходила на «Аврору» – по приказу командира крейсера ей подавали обед со стола комсостава.

Не раздеваясь, девушка тяжело опустилась на постель, взяла с нее картонную папку. Вынула фотографию Владимира. На ней он был такой же, как в 1918-м – если бы не седая прядь, появившаяся на виске, да не угрюмые морщины, залегшие у губ.

В маленькой прокуренной комнатке под большим портретом Ленина и новеньким плакатом «Социалистическое Отечество в опасности!» сидел хмурый комиссар в черной кожанке. Шевеля губами, он читал про себя Дашино заявление. Сама она, спрятав за спиной руки, стояла перед ним навытяжку.

– Значит ты, товарищ… – комиссар заглянул в бумагу, – Скребцова Дарья Павловна, 1900 года рождения, русская, из крестьян, уроженка Сабуровки, грамотная, хочешь вступить в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, с тем чтобы… – он еще раз заглянул в бумагу, – …чтобы бить ненавистное офицерье?

– Да, товарищ комиссар, – коротко кивнула она.

– Ух ты, – ухмыльнулся тот. – А чем же тебе офицерье-то так не угодило, товарищ Скребцова? В нижних чинах ты не успела вроде как походить… Насолил тебе, что ли, поручик какой? Завалил на сеновал, а потом не женился, а?

Она почувствовала, что щеки полыхнули пламенем. Даша потупилась. Комиссар рассмеялся.

– Ну ладно, Дарья Павловна… Даша то есть. Вот ведь какое дело… В рядовых бойцах Красной Армии сейчас недостатка нету. А вот сотрудники в Петроградскую Чрезвычайную Комиссию требуются. В том числе и барышни, тем более грамотные. Как бы ты отнеслась к такому предложению?

– Я белых мечтаю бить, товарищ комиссар, – тихо произнесла девушка.

– Так ведь на фронте белые, товарищ Скребцова, они далеко от тебя. Разве что пулей их догонишь. А в ЧК – вот они, рядом… Бей сколько хочешь. И офицеров там без счета. Ну так что скажешь?

И что бы ей сказать тогда «нет»… Не сказала. Внутри нее тогда все словно заледенело. Любые слова – обида, ненависть, жажда мести, разочарование – не подходили для того, чтобы описать ее чувства.

Она отбросила фотографию Владимира и наконец разрыдалась. Кто знал, чего стоило ей сдерживать эти слезы целые сутки?.. Она и ненавидела Владимира сейчас так, как, может быть, не ненавидела его тогда, в восемнадцатом, когда он бросил ее и когда она в отчаянии кинулась на службу в ЧК, и любила его так, как никогда не любила…

Старые ходики на стене гулко отбили одиннадцать. Даша через силу поднялась, вытерла слезы и подошла к платяному шкафу. Вынула оттуда гимнастерку, форменную юбку, сапоги, портупею с оружием. Опустившись на табурет, несколько минут тупо смотрела на все это. Вынула из кобуры новенький, глянцевито блестевший наган, повертела в рукав. И только внезапная мысль о том, что выстрел может разбудить спящего соседа дядю Мишу, остановила ее.

Около одиннадцати Владимир, уставший искать Елену и смирившийся с тем, что теперь она исчезла уже насовсем, оказался на Университетской набережной. Ноги сами принесли его туда. Любимое место влюбленных парочек теперь, в стылый ноябрьский вечер, было пустынным, никто не объяснялся в своих чувствах в тени огромных сфинксов, привезенных когда-то из Египта. И сами они, равнодушные к людским бедам и радостям, сидели на каменных пьедесталах, испещренных иероглифами, молча и мудро, как и подобает свидетелям вечности.