– Ага, заливай больше… Я на Васильевском всех урок знаю.

– Кого? – удивился Владимир.

– Ты что, не блатной? – удивился в ответ беспризорник.

Сабуров вздохнул.

– Слушай, парень. Мне нужно в центр, так, чтобы не попасться милиции. Сможешь тихо вывести меня с кладбища в Гавань?

Беспризорник задумался.

– А что дашь?

– Советские деньги устроят?

Глаза беспризорника вспыхнули неподдельным интересом.

– Советские?! А ты что – несоветский?!..

Владимир молчал.

Беспризорник решительно поднялся с кучи опавших листьев и подтянул штаны.

– Пошли, – он повелительно мотнул головой куда-то в сторону.

Идти оказалось не так уж далеко. Где-то на западной окраине кладбища Владимир и его проводник перебрались через стену и сразу же оказались в лабиринте портовых складов. Ветер стал злее и резче, чувствовалась близость моря.

Примерно через десять минут ходьбы беспризорник остановился перед какой-то деревянной дверью и коротко, решительно постучал. После большой паузы дверь открылась. На пороге стоял коренастый кривоногий человечек, судя по всему, сильно заспанный и весьма недовольный жизнью.

– Ну чего надо, Смола? – буркнул он, глядя куда-то в сторону.

Вместо ответа беспризорник склонился к нему и приглушенно забормотал что-то. Сколько Сабуров не вслушивался в это бормотание, он так и не смог разобрать ни слова.

Наконец кривоногий тяжко вздохнул и, почесав в затылке, взглянул на Владимира.

– Чем платить будешь?

– За что? – удивился Сабуров.

– Как за что? – в свою очередь удивился кривоногий. – Тебе ж в центр надо?

– Ну, надо, – согласился Владимир. – А ты что…

– А я ничего, – напористо перебил кривоногий. – Я через полчаса в Екатерингофку иду. Идешь со мной или нет?

Сабуров с готовностью полез в карман за деньгами. Три червонца вполне удовлетворили кривоногого, и он ушел переодеваться. А беспризорник, получив от Владимира свой червонец и не попрощавшись, шмыгнул куда-то в подворотню.

Через полчаса Сабуров, ежась от ледяного ветра, стоял на корме маленького парового катерка, который, оглушительно стуча машиной и яростно дымя высокой трубой, шел по Финскому заливу. Тьма была – хоть глаз выколи, и Сабурову все время казалось, что вот-вот из этой тьмы возникнет какой-нибудь ГПУшный корабль, который возьмет катерок на прицел пушек. Но шло время, а ГПУшный корабль и не думал появляться. Катерок усердно одолевал волну за волной. Кривоногий человечек, облаченный в бушлат и тельняшку, возник рядом и, посапывая носом, некоторое время стоял молча.

– Скоро уже придем? – спросил Владимир.

– Скоро. Вон уже Галерный. – И человечек ткнул пальцем в темноту, где решительно ничего не было видно.

Высадка прошла на удивление обыденно. Катерок попросту подвалил к берегу Екатерингофки, и Владимир на ходу выпрыгнул на сушу. Он не успел ничего сказать на прощанье человеку, с которым так и не познакомился, но который – он был уверен в этом – служил Советской власти не по своей воле…

Насколько помнил Сабуров, он находился в той части города, где улицы носили «прибалтийские» названия – Эстляндская, Лифляндская, Курляндская. Вокруг высились портовые склады, молчаливые и пустынные. Свернув на более-менее широкую улицу, Владимир взглянул на табличку с названием, висевшую на углу дома. «Кажется, это Рижский проспект», – подумал он. Но надпись на табличке гласила «Проспект Огородникова».

Троцкистская демонстрация, вышедшая ранним утром 7 ноября на Марсово поле, оказалась далеко не такой представительной, как предполагали ее организаторы. Но и малолюдной называть ее язык бы тоже не повернулся. Не меньше тысячи человек рабочего вида столпились на площади, вздымая над головами нарисованные от руки транспаранты с лозунгами «Выполним завещание Ленина!», «Назад, к Ленину!», «Повернем огонь направо – против нэпмана, кулака и бюрократа!», «За подлинную рабочую демократию!», «Да здравствуют вожди мировой революции – Троцкий и Зиновьев!». Посовещавшись, демонстранты нестройной колонной двинулись по направлению к улице Халтурина.

Но далеко уйти им не дали. По команде на них рысью устремились не меньше сотни милиционеров верхом на крупных темных конях. При их виде троцкисты взорвались возмущенными криками и свистом:

– Мильтоны! Псы сталинские!..

– Позор!..

– Валите на границу, там пограничники с белыми воюют! А вы тут околачиваетесь!

– Кавалерия! А где ваш Буденный?..

– Кому служите, милиционеры? – надрывно кричал седой дедок в пальто, поверх которого был намотан полосатый шарфик. – Антинародному режиму! После того как Льва Давыдовича вычистили из ЦК…

– Эй, мильтон, я десять лет назад Зимний дворец брал! С Лениным за руку здоровался! Давай, арестуй меня!

– «Моя милиция меня бережет»! – с нервным смехом цитировал какой-то парень студенческого вида новую поэму Маяковского «Хорошо!».

Но рослые, как на подбор, всадники в черных шинелях на оскорбления и выкрики не реагировали. Они молча, профессионально оттесняли демонстрантов крупами своих коней к Лебяжьей канавке. А из подворотен близлежащих домов в троцкистов летели камни и плевки…