Шрифт:
Перрон ленинградского Октябрьского вокзала был застелен красной ковровой дорожкой. Над перроном протянулись большие кумачовые лозунги: «Привет вождям партии и С.С.С.Р.!», «Да здравствует Десятый Октябрь!» Цепочка ГПУшников сдерживала напор любопытных. Держал наготове инструменты духовой оркестр, взволнованно переминались с ноги на ногу румяные от переживаний пионеры.
Поодаль, в центре большой группы ответработников, стоял первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) – Сергей Миронович Киров. Он негромко переговаривался о чем-то с командующим Ленинградским военным округом Августом Ивановичем Корком.
Рядом с ними остановился неприметный маленький человек в военной форме без знаков различия. Он вежливо извинился перед Корком и, склонившись к уху Кирова, шепнул ему что-то. На лице партийного главы Ленинграда появилась удовлетворенная ухмылка.
– В Лебяжью загнали? – переспросил он. – Ну и отлично, пускай покупаются… Спасибо за новости.
Маленький человек почтительно козырнул и исчез в толпе.
В перспективе пути показался пыхтящий новенький паровоз, «грудь» которого была украшена большой красной звездой. Он тащил за собой недлинный пассажирский состав.
Раздался скрип тормозов. Из дверей второго вагона показался начальник охраны. Быстро окинув взглядом толпу, он замер у поручня, бросив руку к козырьку фуражки.
В дверях вагона показались сперва Сталин, затем Ворошилов. Они одновременно с улыбками поднесли руки к козырькам, приветствуя встречающих. Толпа радостно заревела. К гостям, широко улыбаясь, устремился Киров.
– С приездом, товарищи! Добро пожаловать в Ленинград! Как добрались, не устали?
– Да какие наши с Климом годы? – пошутил Сталин, обнимая Кирова. – Здравствуй, Сергей! Добрались отлично.
– Приветствую, Сергей Мироныч, – улыбнулся Ворошилов. – С праздником тебя, дорогой!
К вождям с громким барабанным боем двинулась делегация ленинградских пионеров. Рослая девочка в красном галстуке, пунцовея от волнения, вскинула руку в пионерском салюте:
– Привет товарищам вождям от юной смены ленинградских пролетариев!
Оркестр грянул «Интернационал». Сталин, Ворошилов, Киров, Корк, ответработники, военные и ГПУшники дружно взяли под козырек.
В центре привокзальной площади Восстания, до революции носившей название Знаменской, высилось нечто внушительное и непонятное – высокая белая конструкция, увенчанная серпом и молотом и буквами СССР, причем «СС» и «СР» висели как-то очень отдельно друг от друга. По-видимому, вся эта фантазия неизвестного выпускника ВХУТЕМАСа должна было символизировать достижения Советской власти за десять лет.
У подножия конструкции возвышался конный памятник Александру III работы Паоло Трубецкого – тот самый, о котором едкие на язык петербуржцы еще до революции сложили загадку: «Стоит комод, на комоде бегемот, на бегемоте обормот». Была бы это Москва, его давно отправили бы на переплавку, но Ленинград пока что был относительно лоялен к венценосным памятникам – на своих местах тут остались и Николай I, и Екатерина II, и два конных монумента Петру I. До поры до времени задержался на площади Восстания и Александр III. Пять лет назад, в октябре 1922-го, постамент памятника «украсило» четверостишие Демьяна Бедного:
Мой сын и мой отец при жизни казнены,А я пожал удел посмертного бесславья.Торчу здесь пугалом чугунным для страны,Навеки сбросившей ярмо самодержавья.Сейчас «обормот» был зачем-то заключен в несуразную фанерную клетку, словно отцы города боялись, что император, больше напоминавший городового на посту, может тронуть с места своего огромного бронзового битюга и тем самым испортить празднование юбилея революции.
Часть запрудившей площадь разномастной толпы рассматривала непонятную белую композицию, дивилась клетке, в которую был заключен памятник царю, но большинство народа смотрело все-таки на подъезд Октябрьского вокзала. Кучками стояли делегации от ленинградских заводов, молодежи, спортсменов, военных. Несколько кинооператоров со своими камерами вели съемку событий. Цепочка ГПУшников образовала живой коридор, по которому протянулась красная ковровая дорожка. Она заканчивалась у подножки большого черного «Паккарда». Еще одна такая машина стояла позади первой.
В толпе, порознь, но на небольшом расстоянии друг от друга, находились троцкисты – рыжий Валера и седой Петрович. Они ждали уже не меньше получаса. К рыжему с трудом протолкался бледный, взъерошенный блондин в кепке, глубоко надвинутой на глаза. Остановившись рядом, он громко попросил прикурить и еле слышно шепнул, затягиваясь папиросой:
– На Марсовом – месиво… Их всех в Лебяжью канавку позагоняли.
Рыжий приметно вздрогнул, но промолчал. Блондин сплюнул себе под ноги и затерялся в толпе.
В первых рядах собравшихся взволнованно переглядывались рослый парень-спортсмен лет двадцати пяти и его ровесница-комсомолка. Они стояли во главе небольшой группы рабочей, празднично одетой молодежи.
Наконец из дверей здания вокзала показались Сталин, Ворошилов и Киров. Справа от Сталина шел начальник охраны. Толпа восторженно зашумела, раздались крики «Ура!», «Да здравствует товарищ Сталин!», «Любимому наркому Климу Ворошилову – ура!», «Да здравствует вождь Ленинграда Киров!» Вожди остановились на крыльце вокзала, с улыбками откозыряли толпе.