Она представляла собой освежеванную фигуру — скелет с мышцами, маленькую крохотную куколку с содранной плотью, которая была приколота, приколочена к земле вокруг нее.

— Я надеялся вселить в тебя надежду, — сказал гулкий голос, слова громом прокатились над ней, болью отдались в ее ушах и долго еще звенели в них. — Но ты не питаешь надежд. И это бесит.

Внезапно она снова обрела дар речи, швы, наложенные ей на рот, в мгновение ока исчезли, рваная дыра в ее шее зажила, пробка из горла исчезла, дыхание пришло в норму.

— Надежду? — выдохнула она. — Надежды нет!

— Надежда есть всегда, — опроверг ее циклопический голос. Она чувствовала его мощь своими легкими, чувствовала, как эти слова сотрясают саму землю под ней. — И надежда должна быть. Оставить надежду означает избежать части наказания. Все должны надеяться, чтобы эту надежду можно было уничтожить. Все должны верить, чтобы потом испытать муку предательства. Все должны испытывать томление по кому-то, чтобы мучиться, когда их отвергнут, все должны любить, чтобы впасть в агонию, когда на его глазах будут пытать предмет его обожания. — Громадное существо откинулось к спинке своего трона, испуская клубы дыма, похожие на потоки темных континентальных рек, над свечами заплясали языки пламени, похожие на громадные горящие деревья.

— Но самое главное — должна быть надежда, — сказал голос, и каждое слово, каждый слог ударяли по ее телу, гулким эхом отдавались в голове. — Надежда должна быть, иначе ее невозможно будет удовлетворительным образом уничтожить. Уверенность в безнадежности может сама по себе стать утешением; неопределенность, незнание — вот что помогает привести к настоящему ощущению безысходности. Подвергаемому мучениям нельзя позволять смиряться с судьбой. Этого недостаточно.

— Я смирилась. Во мне не осталось ничего, кроме смирения. Кроме смирения не существует ничего, — выкрикнула она. — Сочиняйте ваши мифы — я все равно не поверю им.

Демон поднялся, огонь и дымы неровными волнами потянулись за ним. Земля, на которой она лежала, сотрясалась под его стопами, отчего заклацали оставшиеся в ее рту зубы. Он остановился над ней, словно безумная статуя чего-то шаткого, неестественного, двуногого. Он нагнулся, произведя этим движением мощный рев — это яркие языки пламени вокруг него разрывали воздух. Горячие капли с одной из похожих на башню свечей попадали на освежеванную плоть, наполняя воздух запахом гнилого горелого мяса, и она закричала от новой боли, которая продолжалась, пока капли не остыли, частично не затвердели.

— Ты этого даже не заметила, да? — проревел голос, прокатился над ней. Он держал казавшееся крохотным ожерелье из колючей проволоки, которое она носила столько, сколько помнила себя. Он помял ожерелье своими огромными пальцами и на мгновение принял внешность одного из тех мощных демонов, какого изображал Прин и какими поначалу казались два демона в летающем жуке, но только увеличенную, зернистую, пикселированную. Этот образ тут же исчез. Демон забросил подальше кусок колючей проволоки. — Это разочаровывает. — Его оглушающий голос прокатился по ней, казалось, вжал ее в землю своей громадной, унылой силой.

Он взял свой член в руку и облил ее жидкими солями, отчего боль снова затопила ее. Фонтан воды ударял по ней, и от этого яркого, как огонь, жала она заходилась криком.

Потом боль снова ослабла ровно настолько, чтобы она смогла услышать его слова.

— Жаль, что ты неверующая, дитя. В вере ты могла бы иметь надежду, которую можно было бы сокрушить.

Он высоко поднял над ней громадную ногу размером с грузовик, а потом с высоты в двадцать метров резко и с силой опустил, убивая ее.

— Что это?

— Подарок, — ответил ей корабль.

Она посмотрела на вещь, лежащую на ладони Демейзена, потом подняла глаза.

За последние несколько дней лицо аватары немного похудело. Изменилось слегка и его тело, и внешне он стал больше похож на сичультианца. Этот процесс должен был продолжаться еще пятнадцать дней, пока они не прибудут в пространство Энаблемента, — к тому времени Демейзен должен был стать похож на аборигена. Ей показалось, что у него появилось больше морщинок вокруг глаз, которые вроде бы стали смотреть более сочувственно. Она знала, что технически он является машиной, а не человеком, но продолжала думать о нем как о мужчине. Ей только, конечно, нужно помнить, — говорила она себе — что какое бы обличье ни принял Демейзен, он всегда остается кораблем. Аватара никогда не могла быть по-настоящему независимой или наделенной человеческими свойствами.

Она нахмурилась.

— Это немного напоминает…

— Невральное кружево, — сказал, кивнув, Демейзен. — Только это не кружево.

— А что же?

— Татуировка.

— Татуировка?

Он пожал плечами.

— Вроде того.

Они находились в двенадцатиместном модуле, взятым кораблем специально для нее с ВСК. Модель разместили в одном из множества тесных пространств, имевшихся на «Выходе за пределы общепринятых нравственных ограничений» и представлявших собой нечто среднее между вещевой кладовкой, складом боеприпасов и ангаром. На корабле вообще не было других мест, предназначенных для проживания человека, даже этот модуль был взят во временное пользование. Он не произвел на нее особого впечатления, когда она увидела его в первый раз и ей сказали, что ничего другого не будет.