Шрифт:
Они были в темноте и им было хорошо, когда зазвонил телефон.
Гарри продолжал свое дело, но и телефон продолжал свое. Это раздражало. Скоро его член обмяк.
— Блядь, — процедил Гарри и откатился.
Он включил лампу и поднял трубку.
— Алло?
Это была Глория.
— Ты ебешь грязную шлюху!
— Глория, тебе позволяют звонить так поздно? Разве вам не дают снотворного на ночь?
— Почему так долго не брал трубку?
Они были в темноте и им было хорошо, когда зазвонил телефон.
— Ты что, никогда в сортире не засиживаешься? Я было уже выдавил наполовину, ты застала меня на полпути.
— Готова поспорить, что так оно и было… Ты собираешься завершить выдавливание после того, как поговоришь со мной?
— Глория, эта твоя проклятая запредельная паранойя завела тебя туда, где ты сейчас находишься.
— Рыбья башка, моя паранойя частенько оказывалась предтечей последующей истины…
— Послушай, ты несешь всякий вздор. Иди и ложись спать. Я приду к тебе завтра.
— Окей, рыбья башка, заканчивай свою поебку!
И Глория повесила трубку.
Нэн, уже в халате, сидела на краю кровати возле своего стакана с виски на ночном столике. Она закурила и забросила ногу на ногу.
— Ну, как там наша бедная женушка?
Гарри налил себе выпить и присел рядом.
— Извини, Нэн…
— Извини — за что? Или — кого? Ее или меня, или — что?
Гарри осушил свой стакан.
— Давай только не будем устраивать хреновой мыльной оперы.
— Ах, вот как? Что же ты хочешь устроить из всего этого? Ночь любви? Попытаешься кончить? Или предпочитаешь пойти в ванную и вздрочнуть?
Гарри уставился на Нэн.
— Кончай умничать. Ты не хуже меня знаешь ситуацию. Сама напросилась поехать со мной!
— Да, потому что я знала, если не возьмешь меня, обязательно подцепишь какую-нибудь шлюху!
— Ебаный в рот, — застонал Гарри, — опять это слово.
— Какое слово? Какое слово?! — Нэн осушила свой стакан и швырнула его в стену.
Гарри поднялся, подобрал небьющийся стакан, плеснул в него виски и протянул Нэн, потом плеснул себе.
Нэн заглянула в стакан, пригубила и поставила на ночной столик.
— Я позвоню ей. Я позвоню и все ей скажу!
— Какого черта ты ей скажешь? Это больная женщина!
— А ты больной кретин!
И тут телефон снова зазвонил. Он стоял на полу посередине комнаты, где Гарри оставил его. Они оба соскочили с кровати и бросились к телефону. На втором звонке они оба ухватились за трубку. Они катались по половику взад и вперед, тяжело дыша. Их тела, руки, ноги переплелись в отчаянном противостоянии. И схватка их отражалась в потолочном зеркале.
Камю
Ларри проснулся, выбрался из спутанных простыней и подошел к окну. Он увидел крыши гаражей и голые кроны деревьев — восточная часть квартала. Похмелье было ближе к среднему, и Лари направился в ванную. Поссал, вымыл руки и сполоснул лицо. Затем он взглянул на себя в зеркало и решил, что лицо его лишено всякого очарования. Затем взгляд остановился на мерном течении воды из крана, и Ларри вдруг посетила мысль, что проблема человечества в том, что его история ведет к неминуемой гибели личности, которая превращается в отхожий мусор, как это ни тоскливо и ужасно.
Пришел Хог — кот — и уставился на своего хозяина, он требовал жрать. «Это животное, — подумал Ларри, — просто ходячий желудок. Если я захочу слетать на восток на пару недель, мне придется или взять его с собой в самолет, или пристрелить. Хотя, если мне действительно захочется слетать на восток, то лучше уж пристрелить себя… правда, я не хочу стреляться. Слишком много людей пустили себе пулю в лоб, я желаю чего-нибудь индивидуальное. Колеса, что ли? Нет, колеса отдают пресыщенностью, даже когда приводят к смерти».
Ларри снова посмотрел в зеркало — побриться? Нет.
В одиннадцать Ларри начал свою первую лекцию.
Перед ним сидели его студенты: молоденькие девицы, эти несбыточные мечты, эти мимолетные украшения, такие яркие и свежие. Они нравились ему. Да и парни были не хуже девиц. Современные юноши и девушки стали более походить друг на друга. В его время парни не были такими утонченными и изящными. Современные ребята казались более мягкими, возможно, более добрыми. Единственное, чего, может быть, им недоставало — это смелости, но, возможно, их смелость была более высокой и скрытой. Атомный век породил странное поколение, и Ларри давно решил для себя, что просто осуждать их — это значит возводить защитный экран, за которым пытаться спрятать свои собственные изъяны.