— Пожалуйста, проходите, господин! Не стойте на улице. Сейчас я вам посвечу!

Спустившись по ступенькам в сопровождении мальчика, женщина остановилась в калитке, защищая ладонью пламя керосиновой лампы. Она была в черном платье, глухо повязанная вдовьим платком, в черных чулках и огромных мужских ботинках.

— Осторожно, ступеньки скользкие! — предупредила она. И задержала мальчика. — Ты, Стипе, подожди — проводишь господина обратно, если ему не понравится. Он один не найдет дорогу в этой темноте.

До второго этажа они поднялись наружной каменной лестницей, а потом деревянной, скрипевшей под ногами. Дойдя до площадки, женщина остановилась и отворила дверь.

— В комнате, к сожалению, водопровода нет. Ванная вон там, осмотритесь, пожалуйста.

Здесь оказалось лучше, чем можно было ожидать: чисто, недавно побелено; комната еще с порога так поправилась ему, что он не мог скрыть усмешки удовольствия. Она напоминала о чем-то родном, давно знакомом, но похороненном глубоко в прошлом и засыпанном пеплом детских воспоминаний. Особый запах источенного жучком дерева, вымытого пола и чистой постели. Занавески на окне и старая, отслужившая свое кастрюля с комнатным цветком. Пестрый половик во всю длину прохода на шероховатых досках пола. Высокая кровать с пышным матрацем и огромной белой подушкой. Приземистый комод для белья, покрытый вязаной дорожкой, жестяной умывальник с кружкой и над ним за деревянной рамкой зеркала несколько пожелтевших семейных фотографий.

Женщина терпеливо дожидалась его решения. Он опустил сумку на стул. Она все еще не была уверена.

— Остаетесь? — робко спросила она.

— Да!

— Лампу я вам эту отдам. Что-нибудь еще вам нужно?

— Пока ничего. Вещи возьму утром. Минуту! — окликнул он женщину и вытащил бумажник из кармана. — Это передайте мальчику. Подождите, я лампу подержу.

Он вышел с лампой на площадку, женщина уже спускалась по лестнице.

— Не трудитесь. Спасибо. Я привыкла, и из кухни светит. — Она пошепталась с мальчиком, и он зашлепал босыми ногами по песку; с легким шорохом плескались волны, временами где-то за домом принимались стрекотать цикады.

Он постоял у окна, вдыхая полной грудью свежий морской воздух. Затем повернулся к комнате лицом и пристальнее осмотрелся. Легкий отсвет умиротворенности лежал на всем, все было укрыто мягкой пеленой семейственности и уюта. Словно ребенок, на коленях у матери нашедший защиту от обидчиков, он почувствовал себя спасенным, с первых шагов обретя то, что искал и чего ему так недоставало. И если утром, когда солнце озарит своим светом село и залив, не исчезнет это первое впечатление сельского покоя и простодушия, он сразу же перенесет сюда вещи и постарается пробыть тут сколько можно.

Все-таки он их обманул! Всех перехитрил! Сумел вырваться из тенет опутывавших его сетей — ив приливе детской радости он стал хлопать себя по бедрам, весело и громко смеяться.

Он раскрыл сумку, вытащил пижаму, полотенце и дорожный несессер и с лампой в руке прошел в ванную. Тщательно умылся, обтерся до пояса и, освеженный, вернулся в комнату. Сейчас же погасил свет и лег, погружаясь в глубину благоухающей чистотой постели, и она с готовностью приняла его в свои объятия и понесла в бескрайние и темные просторы сна.

Некоторое время он еще прислушивался к шуршанию волн. Над ним на потолке за пологом тьмы мерцали блики двух дальних светоловов. Потом не стало и их.

Спал он, видимо, долго. Когда решился наконец открыть глаза, в комнате было совсем светло. Он стал разглядывать ее внимательно и осторожно, боясь разрушить тонкое очарование первых впечатлений. Но все было так, как вечером. Даже, пожалуй, лучше. Неровные стены побелены, как в монастырской келье. Дощатый, грубо оструганный пол, словно на старом рыболовецком судне. Давнишние фотографии — произведения безыскусных провинциальных фотографов. На одной — усатый сорокалетний мужчина, если только усы и фотограф не прибавили ему лет. Пара снимков из Австралии или Америки, рабочие-эмигранты на фоне построенной ими дороги. И еще один снимок — парень в матросской форме, за старинную деревянную рамку заткнута веточка розмарина.

Высунулся из окна. Картина, открывшаяся ему, поразительно совпадала с его мечтами. Полукруглый, подковообразный залив узкой своей частью обращен к морю. От сельских домов до моря шел широкий песчаный пляж, посреди залива белой отметиной на синей матроске одиноко возвышалась скала. Несколько ярко окрашенных рыбацких баркасов, стоящих на приколе, покачивались на мирной лазури воды. Старые рассыхались под солнцем в стороне. Рогатки кольев, подобно тотемам в индийском селе, украшали напоминающие иссушенные лошадиные черепа отбеленные солнцем тыквы, используемые рыбаками для обозначения закинутых сетей.

Он спустился вниз. В просторной кухне уже хлопотала по хозяйству женщина, встретившая его вчера. Он осмотрелся. Высокий деревянный потолок поддерживали толстые закопченные балки, пол из больших, гладко отшлифованных каменных плит, огромный стол посредине кухни накрыт на одного человека. Она услышала его шаги. Обернулась.

— Доброе утро! Отдохнули? Выспались? — Женщина пригласила его к столу. — Пожалуйста! Садитесь! Сейчас и кофе поспеет.

На тарелках и блюдах его дожидался черный хлеб, домашний сыр, сардинки и тонкими ломтями нарезанная пршута [23] .