Рухнуло в одночасье всё, чем был жив Якушка.

Что делать? Начинать всё снова — с голой земли, с первого бревна, положенного на пустоши? Надрываться в работе, копить по крохам новое хозяйство? И ждать, когда снова всё расхватают хищные татарские руки?

Так случилось с Якушкой на отчей земле, в деревне за Окой. Так случилось и здесь, в звенигородских лесах. И в любом другом месте могло случиться, потому что не было безопасности в Русской земле, вдоль и поперёк исхоженной татарскими ратями.

Не оставалось у Якушки больше силы начинать всё сызнова. Будто оборвалось что-то, державшее мужика при земле. Одно оставалось Якушке — ненавидеть.

Тяжёлая, нерассуждающая, готовая перехлестнуть через край ненависть к ордынским насильникам переполняла Якушку. Ненависть, с которой нельзя жить, если не дать ей исхода — захлебнёшься...

В сумерках Якушка Балагур снова пришёл в Звенигород. Сидел, коченея, на крыльце воеводской избы, не поднимая глаз на людей, не отвечая на участливые слова. Он ждал, когда воевода Илья Кловыня выйдет в свой обычный вечерний досмотр городского караула. А когда дождался — рухнул на колени, прошептал отчаянно:

— Возьми в дружину, воевода... Якушка я, из Дютькова, которого ты звал к себе в осадные дни...

— С чего вдруг надумал? — удивился воевода. — Быстро же ты на своём дворе нагостился!

Якушка медленно разжал пальцы. На серой от золы ладони тускло блеснул оплавленный комочек серебра.

Князь Даниил Александрович давно заметил, что чёрные вестники почему-то приезжают чаще всего ненастными ветреными ночами, когда люди замыкаются в своих жилищах, а над опустевшими дорогами проносятся, топоча размокшую землю дрожащими тонкими лапами, грозовые ливни. Может, зло боится света и предпочитает подкрадываться в темноте?..

Бешеная грозовая ночь злодействовала над Москвой на исходе мая, в лето от сотворения мира шесть тысяч восемьсот второе [19] , когда приехал гонец с вестью о неожиданной смерти великого князя Дмитрия Александровича, старшего брата Даниила.

Шквальные порывы ветра сотрясали кровли княжеского дворца, косые струи дождя хлестали в слюдяные оконницы, колокола кремлёвских соборов сами собой раскачивались и гудели; казалось, это город стонет в непроглядной тьме, придавленный лютой непогодой.

Разбуженный комнатным холопом, князь Даниил принял недоброго вестника в тесной горенке, заставленной дубовыми сундуками с посудой и мягкой рухлядью, без всякой торжественности, только домашний синий кафтан накинул на исподнее белье. Молча выслушал гонца, переспросил только, где сейчас княжич Иван, единственный сын и наследник Дмитрия Александровича и, услышав в ответ, что он едет с отцовской дружиной и обозом от Волока-Ламского к Переяславлю, закончил разговор...

У порога холодно стыла лужа, которая натекла с сапог и мокрой одежды гонца. В чёрной, как дёготь, воде отражались тусклые огоньки свечей. За притворенной дверью затихали, удаляясь, тяжёлые шаги дворецкого Ивана Романовича Клуши.

Даниил представил, как замечется сейчас сотник Шемяка Горюн, рассылая дружинников за думными людьми, как побегут к дворцовому крыльцу, разбрызгивая сапогами лужи и прикрываясь полами плащей от секущего дождя, поднятые с постели бояре и воеводы, и зябко повёл плечами.

Первое чувство ужаса, когда Даниилу вдруг показалось, что рухнули стены и он остался будто голый, незащищённый на ледяном ветру, уже прошло, и к князю вернулась способность думать и рассуждать.

А подумать было о чём...

Старший брат, великий князь Дмитрий Александрович, был для Даниила опорой в жизни, поводырём в тёмном лесу княжеских дел. Даже побеждённый и униженный, преследуемый по пятам князьями-соперниками, изгнанный из столицы, Дмитрий Александрович оставался в глазах людей великим князем, вокруг которого спустя малое время снова собирались друзья и ненависть к которому выявляла скрытых недругов. Привычная расстановка сил сохранялась на Руси, и было понятно, с кем хранить дружбу и против кого готовить рати.

Со смертью великого князя Дмитрия Александровича всё привычное рухнуло и рассыпалось, как спицы из тележного колеса, потерявшего обод в глубоком ухабе...

Даниил с горьким сожалением думал, что он напрасно мнил себя самостоятельным правителем. Спокойными и благодатными для Москвы годами он обязан единственно старшему брату. Сильная рука великого князя прикрывала Москву от посягательства соседей, устрашала недоброжелателей. А он, Даниил, как малое дитя, сердился на братскую руку и порой отталкивал её...