— Не больно весел твой Балагур! — улыбнулся князь.

Но воевода не поддержал шутки:

— Не с чего ему веселиться! Татары всю семью вырезали! А воин он добрый, на сечу злой — сам видел. Мурзу на стене самолично копьём свалил.

— Ну, коли так, пусть остаётся в дружине, — согласился Даниил. — Но в караул в Кремле пока что его не ставь. Подержи на своём дворе, пока не станет истинным воином. Учи ратному делу.

— Учу, княже...

А дни проходили, и каждый из дней заканчивался одинаково. Удаляясь в ложницу, князь Даниил наказывал дворецкому Ивану Клуше разбудить его в любой час, в полночь и за полночь, если приедут вестники от боярина Протасия или Шемяки Горюна.

Иван Романович Клуша, прижившийся на покойном и почётном месте княжеского дворецкого, преданно мигал редкими ресницами, силился склониться в поклоне. Боярин стал дородным без меры, чрево носил впереди себя с трудом, и поклон был для него подвигом немалым. Заверял:

— Исполню, княже! Как велел, так и исполню!

Спать боярин пристраивался, являя усердие, в каморке перед княжеской ложницей, вместе с телохранителями, только перину велел принести из дома, чтобы не отлежать бока на жёсткой скамье. Засыпая, в свою очередь наказывал холопу:

— Если будут вестники, буди меня в полночь и за полночь!

Но ночные вестники не приезжали, и Иван Клуша успокоился, начал по привычке выкушивать для крепости сна чару-другую хлебного вина. Если б он мог предугадать, что чарки эти обернутся позором, после которого он не посмеет показываться на глаза князю! Если б знал!..

А случилось так: вестник приехал, а боярина Клушу не могли добудиться. Давно уже прошёл в княжескую ложницу сотник Шемяка Горюн, оставляя на полу комья дорожной грязи. Уже и сам Даниил показался на пороге, поправляя перевязь меча. А холоп безуспешно старался разбудить боярина Клушу, тряс его за плечи, испуганно шептал в ухо: «Очнись, господине! Очнись!» Иван Клуша только мотал головой и снова заваливался на скамью. Толстые губы его шевелились, но только холоп, низко склонившийся к боярину, мог разобрать слова: «Ис-пол-ню-ю-хо...» От Ивана Клуши шибко попахивало хлебным вином.

Князь Даниил презрительно скользнул взглядом по распростёртому боярину и вышел из каморки.

Холоп в сердцах пнул сапогом скляницу из-под вина; скляница покатилась по чисто выскобленному полу и разлетелась вдребезги, ударившись о стену.

А дворецкий Иван Романович Клуша, оставленный наконец в покое, снова повернулся лицом к стене и, удовлетворённо почмокав губами, затих. Наверное, ему снились хорошие сны.

Сквозь непроглядную темень, сквозь дрожащую пелену дождя, разбрызгивая копытами стылые лужи, спотыкаясь об обнажённые корневища, скакали в ночь всадники с горящими факелами.

Ошеломляющим был переход от уютного тепла княжеского дворца к бешеной скачке по лесной дороге.

Наперерез всадникам кидались чёрные ели, угрожающе взмахивали колючими лапами и будто опрокидывались за спиной на землю. Даниилу казалось, что это не он с ближней дружиной мчится по ночному лесу, а сам лес бежит навстречу, расступается перед багровым пламенем факелов и снова смыкается позади, и нет перед ним никакой дороги — лишь враждебный, нескончаемый лес.

Но дорога была, хоть знали о том, куда она ведёт, всего два человека — сам Даниил да сотник Шемяка, и отпущено было на эту дорогу времени до рассвета.

Князь Иван, переяславский наследник, ждал москвичей в лесной деревеньке возле устья речки Всходни, отъехав тайно от своего обоза...

Князь Даниил Александрович не осуждал племянника за подчёркнутую потаённость встречи. Понимал, что иначе Иван поступить не мог, и хорошо, что возле него нашёлся кто-то мудрый, подсказавший княжичу опасность людской молвы о встрече с Даниилом Московским. В Переяславле ведь ещё сидели наместники великого князя Андрея, и неизвестно было, как они поступят. Не воспользуются ли слухами о переговорах Ивана с московским князем, чтобы не впустить его в Переяславль?

Скоро, скоро всё разъяснится! От Москвы до устья Всходни всего двадцать вёрст лесной дороги...

Всадники выехали из леса на большую поляну, за которой стояли избы, едва различимые в предрассветном сумраке. Даниил придержал коня, повернулся к Шемяке:

— Здесь, что ли?

— Будто бы здесь, — нерешительно отозвался сотник. — Прости, княже, отъезжал я в темноте, доподлинно не сметил... Но стог помню, что по правую руку от избы стоял, и колодезь тоже... Здесь!