– Какая низкая клевета!
– воскликнул царь, которому претила не только распущенность, но и какое-либо легкомыслие в этом роде.
– Чтобы я покушался на честь своей невестки и напакостил пасынку?!

Он обнял её, она застенчиво заулыбалась.

– И в самом деле, эти доносчики хотят поссорить меня с тобой. Но это не удастся…

Царица стала глотать горькую слезу: Такого рода поддельных писем у неё было заготовлено много: она показывала их друзьям - патрикиям и приберегала на случай. Письмо было как нельзя лучше кстати.

Никифор поднял её на руки и понёс к царственному ложу. На этот раз царица одарила его самыми пылкими ласками. Он был в восторге. Жена была довольная, счастливая. Это подняло его дух. Ни слова упрёка больше не вымолвил царь, ни тени недовольства, он был счастлив. Он только восхищался ею. Он испытал свежесть супружеских ласк.

– Мой несравненный, - сказала Феофано после исступлённых и горячих объятий, - наше блаженство было бы ещё слаще, если бы меня не омрачали эти слухи, которые злые люди распускают вокруг нас. На рынках и площадях жены ремесленников и торговцев открыто произносят, что царь сошёл с ума, он хочет оскопить царевичей-пасынков и постричь их в монахи; дескать удаляет от себя лучших полководцев, а престол готовит брату куропалату Льву… этому пропойце…

Царица всхлипнула:

– Из-за удаления Цимисхия из столицы всему этому верят и поносят царя. Вот сейчас я позову взятых на площадях…

Царица велела вызвать из подземелья измученных и истерзанных пыткой, сбитых с толку пущенными ею самою в ход слухами о преступных замыслах царя… Они повторили то, что было велено царицей сказать под пыткой. Царь выслушал их и велел отпустить, и растроганный вниманием и заботами о себе своей жены, начал каяться:

– Это моя опрометчивость… Мнительность… И всё из ревности…

Он стал ласкаться к ней и называть её «Самым нежным очарованием».

– Мудрый правитель, справедливейший и великодушнейший, славившийся знатоком человеческой натуры и уменьем пользоваться людьми, оказался жертвой самой презренной ревности, жертвой наветов. И к кому? К племяннику своему, благовоспитаннейшему патрикию, благороднейшему из смертных!

– Господь нас избавит от подобной опрометчивости, - вздохнул василевс, припадая к груди своей венценосной супруги.

– Удалить способного и безгранично преданного полководца от себя, в угоду глупой молве, которую должен только презирать мудрый и храбрый властитель.

– Да, да, верно, всё верно, - повторял василевс, счастливый от сознания, что жена говорит то, что и ему приятно.

– Бросить тень на безупречное поведение жены?! Нет, это выше моих сил…

– Господь бог впредь избавит меня от такого греха и соблазна… Он всё видит, господь.

– Заподозрить жену, которой доставляет неизреченную радость лишь одно только созерцание своего повелителя… Нет, я не узнаю своего Никифора, который всегда презирал низменные козни царедворцев и гнусный ропот и жалобы неблагодарной черни…

– Да, зря я дал волю гневу… Согрешил… - лепетал царь, упоенный такой восхитительной лаской и доверчивостью своей жены, что выпадало на его долю редко.
– Я в самом деле впадаю в старческую подозрительность… И я рад признаться, что это так.

Царица весело и звонко расхохоталась:

– Боже мой, какая наивность, чисто солдатская… Цимисхий, овдовевший два года назад, только и обеспокоен теперь тем, чтобы найти верную спутницу жизни… Но ты знаешь его разборчивость…

– Однако очень часто он бывал у тебя, это бросалось в глаза…

– Цимисхий бывал у меня часто, это верно. Но ни для кого это не было секретом…

Она перечислила ему все дни, в которые он бывал. Эти сведения точно совпадали со сводкой куропалата…

– Ты знаешь, что он сватает Феодору, нашу родственницу, дочь моего тестя Константина…

– Благочестивая девица. Я сам готов быть в качестве её свата…

– Она старовата и не очень умна… Но дочь царя… Разве разбирают возраст дочерей царя. Это даже неприлично.

– Мне нравится, что он остепенился наконец. И пусть поскорее находит жену, а не распутничает. В чём же у них дело застопорилось?..

– Феодора ждёт, когда с Цимисхия будет снята опала.

– Пожалуй, это будет вернее.

Он потребовал вернуть указ, велел его похерить:

– Довольно обо всем этом…

Царица ластилась к нему сильнее, чем когда-либо. Василевс был счастлив. Феофано принадлежала ему не только телом, но и духом. Она сейчас обезоруживала его всем: видом, полным покоряющего огня и страсти, роскошной волной черных кудрей, искромётным остроумием и бесконечной весёлостью.

– Кроме того, и заслуги его перед тобой не малые, - сказала она.