Доусон посмотрел на часы.

— Его отвезли в операционную примерно три часа назад. С тех пор — никаких известий…

— Ты видел его перед тем, как его повезли на операцию?

Доусон покачал головой.

— Когда нам с Амелией разрешили уехать с места… с места покушения, его уже готовили к хирургическому вмешательству. — Обернувшись, он взял Амелию за руку и представил Еве.

— Поверьте, миссис Хедли, я от души вам сочувствую, — проговорила Амелия, прикусив нижнюю губу, чтобы она не дрожала. — Простите. Мне очень жаль, правда…

Ева мягко пожала ее свободную руку.

— Ты ни в чем не виновата.

— Но… мистер Хедли пытался поймать преступника, который собирался причинить вред мне и моей семье.

— Ну что ты, милая… Гэри начал гоняться за Карлом Уингертом еще до того, как ты появилась на свет.

Амелия слабо улыбнулась в ответ и жестом предложила Еве присесть. Когда та опустилась на диван, она спросила, не нужно ли ей что-нибудь, но Ева покачала головой и только похлопала ладонью по сиденью рядом с собой. Амелия села, и они о чем-то заговорили вполголоса.

Тем временем Уиллс сказал:

— Мы будем держать вас в курсе, мистер Скотт.

— Очень на это надеюсь.

— Мы тоже сожалеем, что агент Хедли… пострадал.

— Спасибо, — коротко ответил Доусон. На этот раз он обошелся без колкостей — детективы, в том числе Такер, сочувствуют ему и Хедли совершенно искренне, и он поблагодарил их еще раз, чуть более сердечно и тепло.

Потом детективы ушли. Видя, что Ева и Амелия продолжают о чем-то серьезно беседовать, Доусон вышел в коридор и, не обращая внимания на знаки и надписи, запрещавшие использование мобильных телефонов, набрал знакомый номер.

— Привет, Гленда… Нет, пока никаких новостей. Он все еще в операционной. А у тебя есть что-нибудь?..

Когда через пять минут Доусон дал отбой, то увидел высокого, жилистого человека в зеленом хирургическом халате, который только что вышел из двойной стеклянной двери в конце коридора. По-видимому, это был хирург или один из его ассистентов.

— Родственники мистера Хедли здесь? — спросил врач.

Доусон почувствовал, как его горло перехватило внезапной судорогой, но он все же умудрился кивнуть в направлении комнаты ожидания. Хирург направился туда, и Доусон поспешил следом, хотя ноги у него подгибались от страха и волнения. На пороге комнаты он постарался опередить врача, чтобы стоять рядом с Евой, когда тот объявит новости — какими бы они ни были.

— Прошу простить за ожидание, — сказал врач после того, как назвал свое имя и фамилию, — но мы очень не хотели спешить, чтобы не причинить мистеру Хедли еще больший вред и не повредить прилегающие к ране ткани и нервы. Пулю мы извлекли, сейчас мистер Хедли находится в послеоперационной палате… Нет, к нему пока нельзя, он еще не пришел в себя после наркоза. Опасность еще не миновала полностью, но для человека, который получил пулю между лопаткой и позвоночником, мистер Хедли отделался сравнительно легко. Состояние оценивается как тяжелое. Но думаю, в конце концов он поправится.

Хирург долго и подробно рассказывал о характере полученной Хедли раны и о мерах, которые потребовались, чтобы извлечь винтовочную пулю, однако его слова почти не доходили до сознания слушателей. Ева и Доусон поняли только одно: как только спадет опухоль травмированных тканей, вызванный ею частичный паралич плечевого пояса и верхних конечностей пройдет и раненый полностью восстановит двигательную способность.

Амелия тоже была рада слышать эти новости. Она понимала, что испытываемое ею облегчение не идет ни в какое сравнение с тем, что чувствуют Ева и Доусон, однако оно все же было значительным. Если бы Хедли умер, Амелия вряд ли сумела бы отнестись к этому спокойно, хотя Ева и пыталась убедить ее, что в случившемся она нисколько не виновата.

Радость, которую разделяли все трое, заставила их крепко обняться. Они то плакали, то смеялись и без конца благодарили врача за то, что́ он сделал. Наконец Доусон взял себя в руки. Точнее, он прибег к чисто мужскому способу справляться с событиями, вызывающими глубокие эмоциональные переживания, а именно — притворился, будто держит события под контролем и не позволяет им влиять на собственные мысли и поступки.

— Я знал, что он выживет, — заявил Доусон. — Хедли слишком упрям, чтобы погибнуть от какой-то дурацкой пули. Кроме того, я сомневаюсь, что крестный мог бы умереть, не прочтя мне предварительно последнюю лекцию о том, что́ я должен делать и как себя вести в его отсутствие.

Ева улыбнулась его словам, хотя — как и Амелия — видела его насквозь: за показной бравадой скрываются колоссальное облегчение и нежность к человеку, заменившему ему отца и ставшему ему самым близким другом. Она ничего не стала говорить, предоставив Доусону справляться с эмоциями так, как он считает нужным. Достав мобильный телефон, Ева позвонила в Лондон дочери, которая не спала, ожидая новостей об отце.

Примерно через полчаса пришедшая медсестра сказала Еве, что она может навестить своего раненого супруга в послеоперационном покое. Доусон официально родственником не считался, но Ева настояла, чтобы ему разрешили пойти с ней. Он не хотел оставлять Амелию в комнате ожидания одну, и сестра провела всех троих в палату, где в отгороженном ширмами углу стояла койка Хедли. Вокруг громоздилось самое разное медицинское оборудование, от которого к телу раненого тянулись разноцветные провода, шланги и трубочки. Хедли был в сознании; услышав, что кто-то вошел, он открыл глаза и, увидев Еву, проговорил ворчливо, хотя и несколько невнятно: