Его слова прозвучали настолько убедительно и искренне, что Амелия была почти готова ему поверить… Но только почти. Ей пришлось напомнить себе, что она ни в коем случае не должна терять бдительности — ведь, как он сам сказал меньше минуты назад, она его совершенно не знала.

— Как я могу тебе доверять, когда ты лжешь мне даже в мелочах?

— В каких, например?

— Ты солгал насчет фотографий. Что за игру ты затеял, Доусон Скотт?

— Игру?

— Другого слова я просто не подберу. Все, что ты до сих пор предпринял, чтобы воздействовать на меня… От твоих поступков веет самой настоящей жутью. Подбросил мне потерянные часы, сменил лампу над крыльцом, заклеил мячик…

— Какой мячик?

— Детский пляжный мяч. Можешь не отпираться, я знаю, что это тоже твоих рук дело! А еще — фотографии… Сначала ты извиняешься за то, что сделал их, обещаешь вернуть, а потом не возвращаешь. Как это называется, а?..

— Я что-то не понимаю… Особенно насчет фотографий…

— А тут и понимать нечего! — воскликнула Амелия, начиная терять терпение. — Когда вчера вечером я вернулась домой, под половиком ничего не было, никаких фотографий! Впрочем, тебе это известно гораздо лучше, чем мне.

Реакция Доусона была довольно странной. Он замер и в течение нескольких долгих секунд сидел совершенно неподвижно. Потом Доусон сказал негромким, но очень убедительным тоном:

— Клянусь чем хочешь, я скрепил их канцелярской скрепкой и положил под коврик на твоем парадном крыльце.

ДНЕВНИК ФЛОРЫ ШТИММЕЛЬ

5 июня 1980 г.

Мне потребовалось несколько недель, чтобы снова взяться за дневник и записать, что случилось. До сегодняшнего дня я просто не могла ни думать, ни писать об этом. Я вообще ничего не могла, а только плакала и плакала и никак не могла остановиться.

Если я не плачу, то просто сижу, и смотрю перед собой, и ничего не делаю. Я не могу даже пошевелиться. Мне все равно, как я выгляжу. Я не замечаю голода и усталости, не чувствую, что от меня пахнет, потому что я давно не мылась. Даже если вдруг наступит конец света, я с места не сдвинусь. Напротив, мне бы хотелось, чтобы он настал и все наконец закончилось.

Зато теперь я хорошо понимаю, что это значит, когда о человеке говорят — «он ушел в себя».

Я знала, что этот день придет, знала давно. У меня было несколько лет, чтобы подготовиться, но к такому все равно нельзя подготовиться. И вот, страшное случилось. Мой кошмар сбылся.

В последнее время даже Карл был какой-то смурной. Он словно сомневался в своем решении, но я знала, что он не передумает. Я не пыталась его переубедить, потому что была уверена — все бесполезно.

Он, конечно, переживет это легче, чем я. Ему проще расстаться с Джереми, а меня одна мысль об этом просто убивает. Когда-то я просила его, пусть Джереми останется с нами, но Карл каждый раз начинал злиться, и в конце концов я перестала об этом заговаривать. Все равно ничего не добьюсь, а если все время об этом говорить, нам всем будет только еще хуже.

Головой я понимаю, что мы должны расстаться с Джереми. Да, в этом есть смысл. Для мальчика так будет только лучше. Если бы я этого не понимала, я ни за что не уступила бы Карлу — сражалась бы с ним до последнего, и тогда ему, скорее всего, пришлось бы меня убить. Но я понимаю… Джереми должен ходить в школу, учиться, дружить с другими мальчиками и заниматься всем тем же, что и все обычные дети, — играть в футбол или бейсбол, ходить с девочками в кино или на танцы. И все равно, когда мне пришлось с ним расстаться, я думала, что умру. Просто умру — и все. Ни одна мать не должна испытывать ничего подобного.

Я ничего не имею против Рэнди, которому теперь предстоит играть роль отца Джереми. Думаю, Рэнди привязался к Джереми еще тогда, в Миссисипи, когда мой мальчик простудился и ужасно кашлял, а он привез ему лекарство. Честно говоря, тогда он нам здорово помог. Кроме того, Рэнди — добрый и по-прежнему буквально боготворит Карла. Он разделяет его идеи, но ему не хватает смелости («Кишка у меня тонка», — как он сам говорит), чтобы делать все, что необходимо для нашего Дела.

Когда Карл попросил его взять на воспитание нашего сына, я думала — Рэнди грохнется в обморок. Но он сказал, что для него это огромная честь, и даже прослезился. А еще он сказал, что чувствует себя так, словно его только что «посвятили в рыцари». Я думала — Карл будет смеяться, но он ничего такого не сделал. Напротив, он объяснил Рэнди, что у него своя особая роль и что он — такой же «рейнджер истины», как те парни, которые сражаются с оружием в руках. Просто его место не на передовой, вот и все.