Садовая тишина успокоила его душу не надолго. Брат по келье, беглый крамольник, приоткрыл ему монастырские тайны — пьянство, распутство и богохульство. Да и сам меньшой не расставался с картами. Он, хранитель ризницы и орловских драгоценностей, ставил на кон дорогие картины, табакерки в бриллиантах и кресты в самоцветах, Бывший дворник и раньше, скупая по дешевке краденое, знал, где их прятать. Земля вытесняет камни, но не клады. А главное, доверенная тайна не тайна.

Поначалу он и Машутке не доверял. В ночь перед крестным ходом Сильвестр прокрался в Кремль к святому амвону России и на нем расчистил икону богоматери (монах и раньше обновлял образа). Но тут в Детинец черт принес ночного извозчика. Заметая следы, Сильвестр миновал мост, Летний сад и не спеша спустился к перевозу, который круглосуточно обслуживали арестанты.

Он часто полуночничал — черпал из нужников «золото». Домой возвращался с бочкой на тележке. А тут явился налегке, кудлатый, с какой-то сумятицей в голове. Машутка, видать, приревновала и, сдвинув кровати вместе, учинила ему допрос: со слезами, ласками и клятвой верности до гроба.

Вскоре Сильвестр проводил сожительницу в Хутынь. Там родной брат садовника посадил гостей в лодку, засветил фонарь и подвез их к ночному пароходу «Коммунар». А в Питере вместе с гостинцами Машутка получила от покровителя первое задание и явочный адрес…

Братья по келье не искали встреч, а если случай и сводил их нос к носу, то не признавались. Один раз Пискун хихикнул, но старшой так глянул, что у того и скулы свело. Зато они поддерживали переписку.

Пискун жил в подвале с окнами, выходящими на базарную площадь. Здесь по утрам Машутка продавала цветы. Идя на службу обязательно через рынок, Пискун «покупал» у девицы, с медным крестом на груди, цветочки и «расплачивался» запиской, завернутой в бумажный рубль. Иногда Машутка «давала сдачи» от Сильвестра больше, чем полагалось.

Таким образом, Пискун предупредил старшего об опасности. Из губкома архивариус возвращался во второй половине дня; тем временем Машутка уже торговала на пристани. Обычно Пискун заигрывал с цветочницей, а на сей раз быстро взял белые астры для матери и сунул пухленький рублик: «Мигом домой!» Машутка не умела читать, но сердцем учуяла неладное. К счастью, до Дворцовой рукой подать. Сильвестр готовил вечернюю поливку — заполнял бочки колодезной водой. Он зашел в дом, прочел записку: «Брат, на твой след вышел охотник из Троицкой слободы. Это он сорвал крестный ход и потеснил вас от ковчега Россиюшки. Он связан с „монастыркой“. Скрывайтесь с Машуткой: на допросе она выдаст всех».

Сильвестр четырьмя ударами топора высвободил вонючую бочку, а тележку накрыл мешковиной. Добро схоронено в Хутыни. Здесь он с Машуткой жил скромнее скромного. Погрузили матрац, одеяло, подушки и белье на смену. Для хозяйства Машутка взяла самовар, а Сильвестр топор и жестяную банку с керосином. «Для фонаря перевозчика», — мысленно увязала Машутка и для отвода глаз первой вышла на улицу с букетом цветов. А он, с тележкой, догнал ее на Хутынском большаке.

На опушке лесочка Сильвестр банку с керосином почему-то оставил в кустах. Спутница смекнула, что невенчанный муженек задумал подпалить свою хату: все равно не жить в ней.

Вечером беглецы вошли в Хутынь не улицей, а с берега. Тут, у самого Волхова, чернела банька братана; в ней прилажена плавильня, похожая на каменку. Дверь даже не замкнута, а в предбаннике под полом — орловские драгоценности и золотой диск — остаток тринадцатифунтового сиона. В случае облавы брат должен подать сигнал — ударить колотушкой в жестяной лист, подвешенный в сенях. Так обычно оповещают самогонщиков о прибытии милиции.

— Ежели того, ты прямо за мной в лодку. Она рядом, — Сильвестр показал на Волхов, противоположный берег которого погрузился в потемки. — Мне пора…

Она боялась разлуки. Уходил душевный покой. «Уж лучше сразу спуститься по течению до Волховских порогов и там наняться на земляные работы». Вдруг заколотилось сердце. Она сообразила, что свой дом можно было поджечь сразу. Выходит, решил отомстить…

Я помог Анне Васильевне собрать калугинские афоризмы, потому она доверила мне даже затаенную мысль. Она не сомневалась, что сын приодел сирот не на средства детской комиссии, а на свои. Старушка поворчала, но выручила нас — укоротила Филины штаны и Сережину рубашку.

Вчетвером с тремя собаками на охотничьем челне, конечно, рискованно. И Калугин взял у соседа шлюпку с парусом и навесным рулем. Команда отменная: капитан, он же начальник похода, Николай Николаевич; я — помощник по всем статьям, а матросы, они же юные следопыты, — Филя и Циркач.

Северик дул безотказно: до скита добрались без весел. Небольшой песчаный островок, прославленный статуей Перуна — бога язычников, капитан выбрал для торжественного момента.

Под шумок могучих сосен и грачиный гомон он вручил Сереже тетрадь с карандашом, а Филе повесил на грудь немецкий фотоаппарат, предварительно поубавив ремешок.