В тот же день молодой советник Свенельд расспросил няньку, что нагадала новая ворожейка. Нянька без утайки передала все, что услышала: она верила советнику, ведь его прислал князь Олег. Наверняка Свенельд выспрашивает, чтобы настоящему князю передать. Кто служил вещему Олегу, тот его не предаст, как бы князь Игорь ни полагался на своего нового помощника, нянька подозревала, что это лишь видимость. Или глуповат князь-Игорь? Да какой он князь – жаден, труслив, лихость лишь за столом проявляет. Но какой-никакой – наследник. Пока. Потому вещий Олег и выдал за него Ольгу. А своего-то законного наследника, сына Шелковой девы княгини Силкисиф, тоже Олега, заново назвал чужим именем Александр и посадил в Моравии княжить. На время ли посадил, дожидаясь удобного момента здесь, или нет, навечно – не по ее уму.

Много лет пройдет, вырастет сын Ольги великим воином, каких не было и не будет. Его слова, слова Святослава войдут в историю славы: «Не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые сраму не имут!», – и бросит его на Днепровских порогах под печенежскими стрелами воевода Свенельд, сбежав со своей частью дружины. Может, из трусости, чтобы себя спасти, но это странно, не труслив воевода, закален во многих битвах, сражался всегда в первом ряду. Может, зная о божественном происхождении князя и его неизменной воинской удаче, решит, что и на этот раз Перун поможет Святославу, но никак не Свенельду, и потому надобно позаботиться о себе и своих воинах, а князя поведет бог, не оставит же своего отпрыска; может, искренне полагал, что сын бога бессмертен.

Кожа у Силкисиф была тоньше паучьей нити, мягче камки, шелка, потому и назвали ее Шелковой девой. Коса же ее росла до земли и была толще древка весла. Красива Силкисиф и горда, отец воспитал ее достойной варяжской женой, но отвергала женихов одного за другим, все казались недостойными ее красоты. А время течет для девушек быстро, быстрей, чем для воинов, и отдал отец дочь за первого, кто посватался ее последней девичьей весной. Не заметила Силкисиф, что время ее прошло: так же была густа коса, так же мягка кожа и так же безмятежны дни под отцовским богатым кровом. Для Олега такой брак – удача, пусть будущая жена старше и еще за шесть лет до рождения жениха видела, как играет перед нерестом лосось и выпрыгивает из воды, опираясь на горбатые спины соперников. Олег – сильный воин, счастливый добытчик и хороший отец: рабыня рожала от него, подрастает здоровый крупный сын, Асмуд, но дети рабыни, пусть взятой официально в наложницы и отпущенной после родов, не в счет. Несомненная удача для Олега такой брак, но в пределах своего фьорда. Их первенец, тоже Олег, родился легко, почти без боли, через девять месяцев после свадьбы. Красивый крепкий мальчик, но Силкисиф не слишком привязывалась к нему – будет еще много детей.

На драккаре Рюрика, проглотившем Варяжское море целиком, их было две женщины: она и Ефанда, золовка, сестра мужа и жена Рюрика. Золовки – родня хуже свекрови, всем известно. Ефанда вечно драла нос, хоть и девчонка против Силкисиф. Племянник Игорь, ровесник ее сына, родился слабеньким, а какого еще ребенка можно ждать от такой соплюхи? Силкисиф ждала, что Игорь умрет в плавании, но заморыш выжил. И все делалось для него, наследника Рюрика. Весла работали для него, мечи звенели для него, советники выгибали шеи – для него. Ошиблась Силкисиф, не следовало соглашаться на Олега, да разве с отцом поспоришь – вбил себе в каменную башку, что это достойный жених. Может, и не слишком достойный, но последний из приемлемых. А уж за Варяжским морем, в чужих краях, оказалась она вовсе не у дел. Лучшие наряды, привезенные купцами, доставались Ефанде, на пиру первая в залу входит Ефанда, самые богатые каменья – Ефанде в шкатулку. Этой соплюхе, что и мужа-то удержать не может! Вон сколько наложниц стоит в очередь на ночь с Рюриком, а тому некогда, на уме одни походы и новая дань – не видят Рюрика в кремле. И молчит самой себе Силкисиф о том, что ее-то мужу, Олегу, не некогда быть с нею – просто не нужно. Видит мужа на своей подушке раз в год, когда жрецы срок укажут. Раз в год рожает Силкисиф слабеньких младенцев с желтоватой тонкой кожей, редко кто доживает до двух месяцев. Шесть детей родила Силкисиф, пятерых похоронила, кроме старшего, Олега, и – опустела. Тоскует холодное чрево. Как ни старались жрецы, не завлечь мужа к законной жене в терем, не попасть и ей к нему, чтобы приказать, попросить, умолить на одну ночь на одну подушку. И наложниц больше не заводит Олег, и жен побочных не берет. Сколько ни прикармливает Силкисиф наушников из дружины, из челяди даже – ни один не приносит вести: дескать, маячит там, за реками-морями, походная жена, покладистая рабыня, случайная добыча. Не иначе злая здешняя ведьма отвратила глаза мужа от женщин.

Умер Рюрик, Олег стал у власти. Тут бы и почет Силкисиф. Однако дальше первого танца на официальных празднествах не движется ее удача. А весь почет, считай, те же лучшие самоцветы, наряды и послы – все равно Ефанде. Зачем послала своевольная Фрейя такого чересчур верного мужа, верного роду и господину? Немолода уже Ефанда, а Силкисиф еще боле: совсем пожелтела шелковая кожа, темные некогда волосы побелели даже внизу живота. Смерть князя Рюрика не принесла ничего. Она терпела, хотя обида грызла вечно голодным волком Фенриром, особенно по ночам. Заказала верному зелейнику надежного яда для дорогой золовки, и яд оказался надежен, как быстрый меч: зелейник умер через мгновение после того, как выпил из ее рук чарку с вином и свежим ядом. Даже кольцо, что она дала за работу, не успел спрятать как следует. Сам виноват, думать следовало крепче, а не вино пить. Зачем ей язык, который может при случае сказать ненужное слово? Зачем глаза, видевшие лишнее? Если бы можно было оставить только руки зелейника, Силкисиф бы так и сделала, да рук без человека не бывает. Но все труды пошли псу под хвост: Ефанда умерла сама.

Только приготовилась к почету, как появилась жена у наследника: Ольга. У слабосильного Игоря, наследника могучего Рюрика. Хотя ее сын, единственный выживший из ее детей, пусть нелюбимый, но родной, наследником не стал. Почему не стал? Не только из мужниной верности господину. Сказалась нелюбовь. Ее, материнская – к сыну. Его, Олега, нынешнего князя – к сыну. Но изначально-то: ее, Силкисиф – к Олегу. И его, Олега – к ней, Силкисиф. Вырос сын в этой нелюбви с головой недружен и без сердца вовсе. Но гордый, как мать. Решительный, как отец. Что гордость и воля без ума? Беда. Олег и отправил его подальше – в Моравию. Чтобы его истинное детище, его любимая объединенная земля не пострадала. Но путается Шелковая дева, мысли тоже поблекли у нее, не только волосы. К чему она про наследника? Мог ведь и своего ребенка, Олега-младшего, на Ольге женить. Игорь не подарок, жаден, глуп, тороплив. Какой из него князь? Ольга – истинная княгиня. Сила в ней большая, волхвы аж боятся. Ясное дело, любой муж за ней князем станет. Почему не женил сына? Одна причина, только одна: как ни верен Олег Рюрику, но семья – это другое. Не женил, потому что кровь не велела, потому что сына на дочери не женишь, закон крови не велит. Обманули Силкисиф наушники, не углядели и жрецы. Была у Олега наложница ли, просто полюбовница, была. Женщина, какую любил. Одну из всех. Потому и не брал наложниц и жен. А Силкисиф – что, считай, след среди волн, седой след растаявшего буруна. Вот дети мертвые откуда. Вот откуда безумие первенца. А Ольга – дочь той его единственной любви. Знать, умерла полюбовница, вот на Ольге-то свет клином и сошелся. Счастье, что по-прежнему горда Силкисиф, не покажет виду. И нет у нее больше верного зелейника, чтобы яду сварил. Хотя мудра Силкисиф, догадалась – не хватит яду на всех. То Ефанда была, теперь – Ольга. Жизнь жены – она длинная, как ее коса. Скрепится Силкисиф.

В нарядной полутемной комнате работница протянула хозяйке богатое, в медовых прожилках янтарное ожерелье, поставила ногу на лавку и принялась с наслаждением чесать щиколотку под тугими завязками кожаных башмаков, в городе победнее Ладоги такие не всякая хозяйка себе позволит. Либуша поморщилась:

– Блохи у тебя! Наказывала же полынь с коноплей класть на постель, ленивая, что и ну! Мамка княгинина велела что передать, нет? Отпустило у нее спину-то? Довольна снадобьем? Должно быть, довольна, раз такое ожерелье прислала. Рассказывай, что видела.

Рыхлая девка шмыгнула носом, захлопала белесыми ресницами, уставилась на хозяйку, приоткрыв полные, словно напухшие губы.

– Забыла, что ль?

Девка мотает головой, не зная, как половчее рассказать все виденное и слышанное за день. Слишком много поручений, слишком много событий и людей. Один рынок чего стоит нынче. Пришли новые купеческие караваны, привезли товары. Синие стеклянные лунницы, прозрачные, как река по осени, меняют на пять черных куниц, розовые заморские раковины, сердоликовые бусины, а то еще из горного хрусталя бусы и янтарные, в точности как присланное ожерелье, а то тонко чеканенные копоушки-уховертки, чтоб уши лучше слушали да не болели по холоду, хитрые обереги на пояс и на плечо, бронзовые застежки и пояса с плашками меняют – не помнит, на что. А камка, объярь, жаркая парча, цветная пунцовая и лазоревая шерсть, а пряности и медь, а красная посуда, а скатерти с ромбами, не хуже, чем у хозяйки. А что оружия и всякого воинского снаряжения! А рыбы свежей, провесной, прутовой и вяленой! А живопросольной: окунь, сиги, белорыбица, сельди! А калачей, обсыпанных белой мукой, луковников и медовых маковок! А многоцветного платья и богатого узорочья! А невольников – что домашней птицы! А птицы, гладкой, пестрой и крикливой! И мехов: соболей и дорогих черных куниц, бобров, белок, лис и горностаев. И серебряных дирхем-кун, и витых гривен с молоточками Тора, и простых гривен на шею. Ай, дня не хватит рассказать, не то обойти все торжище. Рыжебородые краснорожие северные гости с весами и гирьками, чтоб мерить товар да обманывать, скалятся, пугают девку, степенные корелы в крашеных синих шерстяных рубахах шумят цепочками оберегов, востроглазые кривичи смущают бесстыжими речами, темные, как мохом обросшие, дреговичи глядят озойливо.