На рынок влетели пешие гуситы, за ними конники под командой Матея Салавы. У юного рыцаря лицо было черным от сажи, в руке – обагренный кровью меч.

– Туда! – указал буздыганом Краловец, сдерживая скользящего по крови коня. – Здесь мы сами справимся, бегите туда! На доминиканский монастырь! На монастырь, Божьи воины!

– А ну, парни! – повернулся Рейневан. – К монастырю. Бежим. Шарлей, Жехорс…

– Мы бежим, о мужественный Рейнмар, Открыватель Ворот.

– Таулер, ты здесь? Самсон?

– Тоже.

Конники Салавы, совершенно не пригодные в уличных боях, разъехались по улочкам, предоставив пехоте штурмовать доминиканский монастырь. Штурмовали больше, чем сотня людей, руководимых Смилем Пульпаном, находским подгейтманом, толстоватым субъектом с остриженной наголо головой. Рейневан его знал. Встречался раньше.

– Вперед! Гыр на них! Смерть папистам!

Поддерживаемые горожанами и цеховиками доминиканцы храбро и яростно защищали свою обитель. Но оборона была безнадежной. У сирот был подавляющий перевес, ярость их атаки – страшная. Монахи отступали под напором, пятились, оставляя тела в белых рясах, отдавая гуситам одну монастырскую постройку за другой.

Последним бастионом обороны была церковь Крестовоздвижения, притвор и забаррикадированный главный вход. Здесь монахи бились до последнего болта в арбалете и последней пули в пищали. И до последнего человека.

Когда разъяренные сопротивлением сироты ворвались по трупам в церковь, сочившаяся сквозь витражи многоцветная радуга явила их глазам только двух живых монахов. Один, склонив голову, стоял на коленях у алтаря. Второй заслонял коленопреклоненного собою и распятием.

– Templum Dei sanctum est! [730] – Его голос, приятно высокий, взвился и отозвался эхом под сводом. – Тот, кто уничтожает святыню Бога, того уничтожает Бог! Изыдите, силы адовы! Изыдите, сатаны, еретики, пока Бог вас не поразил!

– Это Ян Буда, – услужливо пояснил один из союзных сиротам силезцев. – А тот, который на коленях, Николай Карпентариус, ихний приор. Оба проповедовали супротив учения мэтра Гуса. Хороший чех – это мертвый чех, так они оканчивали каждую проповедь. Оба освящали оружие войск, идущих в поход.

У Смила Пульпана щека и шея были в крови, рукой он держался за ухо, значительную часть которого оторвал болт из арбалета. При штурме монастыря и церкви погибло около дюжины человек, да столько же было ранено, но ухо, походило на то, взбесило его гораздо больше.

– Хороший чех – мертвый чех, да? – зловеще повторил он. – Значит, не повезло вам, попы. Потому что вы попали в руки к живым и плохим. Мы покажем вам, каким может быть живой чех. Взять их. И во двор!

– Не смейте ко мне прикасаться! – взвизгнул Ян Буда. – Не смейте!

Получив кулаком по лицу, он умолк. Приор не сопротивлялся.

– Vexilla Regis prodeunt… – скулил он, когда его тащили по нефу. – Fulget Crucis mysterium… Quo carne carnis conditor… Suspensus est patibulo [731] …

– Он явно помешался, – вынес приговор один из сирот.

– Это гимн, – пояснил Смил Пульпан. Рейневан слышал, что до революции он был ризничим. – Это гимн Vexilla Regis. Его поют на Великую неделю. А сегодня Великая пятница. Вполне подходящий день для мученичества.

Перед церковью обоих монахов окружила толпа сирот. Почти тут же последовал удар кулаком, потом в дело пошли палки и обухи. Приор упал. Ян Буда держался на ногах, громко молился, выплевывая кровь из разбитого рта. Смил Пульпан с ненавистью смотрел на него. По данному им знаку из дровяного сарая принесли пень для рубки поленьев.

– Ты, вроде бы освящал оружие идущих на Наход. Тому, как мы тебя за это накажем, нас научили в Находе именно епископские разбойники. Тащите его сюда, братцы.

Яна Буду притащили, положили его ногу на пень. Один из гуситов, могучий мужик, поднял топор и рубанул. Ян Буда жутко заорал, из культи пульсирующей струей хлынула кровь. Сироты подняли спазматически мечущегося доминиканца, положили на пень вторую ногу. Топор упал с глухим стуком и чавканьем, от удара аж вздрогнула земля. Ян Буда зарычал еще чудовищнее.

Беренгар Таулер сделал несколько неуверенных шагов, обеими руками уперся в стену церкви, и его вырвало. Рейневан держался, но из последних сил. Самсон сильно побледнел, неожиданно взглянул наверх, в небо. Смотрел долго. Словно чего-то оттуда ожидал.

На пне, служащем для рубки дров, оные палачи, еретики, желая превзойти в злобе и жестокости самого дьявола, их мэтра и научителя, топорами все extremitatis [732] у несчастных этих одну за другой отсекли. Такого зверства и жестокости перо мое описать не в состоянии, рука моя дрожит, lacrimae [733] из глаз льются… Николаус Карпентариус, Йоханнес Буда и Андреас Канторис, martyres de Ordine Fratrum Praedicatorum [734] , замученные за Слово Божие и свидетельства, кои тому имели. Боже, Боже, к тебе взываю! Usquequo, Domine sanctus et verus, non iudicas sanguinem nostrum? [735]