– Отпусти ее… – выдохнул едва слышно Рейневан. – Отпусти ее… Оставь… Не смей… Пожалей ее… Князь… Я сделаю все, что ты прикажешь.

– Что? Я не расслышал!

– Сделаю, что прикажешь!

Конь, которого ему дали, был норовистым, нервным и беспокойным – а может быть, ему просто передалось беспокойство седока. На тракт за Гродскими воротами его проводил эскорт рыцарей, среди них Боршнитц, Зайфферсдорф и Рисин. И князь Ян собственной персоной.

Было холодно. Замерзшие, покрытые инеем стебли похрустывали под копытами коней. Небо на юге потемнело, предвещая буран.

– Гуситы, – Ян Зембицкий натянул поводья своего коня, – должны направиться в долину Счинавки! И дальше по Новорудскому тракту. Поэтому будь убедительным, Беляу. Будь убедительным, пусть поддерживает тебя мысль, что, если получится, если гуситы окажутся там, где я хочу их видеть, ты обережешь девицу. Подведешь, предашь – погубишь ее, отдашь на поругание и муки. Так что старайся.

Рейневан не ответил. Князь выпрямился в седле.

– Пусть тебе в этом деле поможет мысль, что, уничтожая еретиков, ты спасаешь свою бессмертную душу. Если с твоей помощью мы выкорчуем их под корень, то добрый Боже наверняка засчитает тебе это деяние.

Рейневан не ответил и на этот раз. Только смотрел. Князь не спускал с него взгляда.

– Ах, какой взгляд, какой взгляд, – скривил он губы. – Ну прямо-таки как у Гельфрада Стерчи, с которым тебя как-никак многое связывает и связывало. Не попробуешь пугать меня, как Стерча с эшафота? Не скажешь: hodie mihi, cras tibi, что сегодня меня, завтра встретит тебя? Не скажешь этого?

– Не скажу.

– Разумно. Потому что я за каждый произнесенный слог отплатил бы тебе. Вернее, твоей девке. За каждый слог – одно прижатие раскаленного железа. Не забывай об этом. Ни на мгновение не забывай.

– Не забуду.

– Поезжай!

В Гродских воротах кучкой сидели попрошайки, прокаженные и бродяги. Князь Ян, весьма довольный собой, приказал маршалу Боршнитцу кинуть им горсть монет, нищие дрались за медяки, свита ехала, цокот подков громким эхом отдавался под сводами ворот.

– Милостивый князь?

– Да?

– Если Белява… – Гинче Боршнитц кашлянул в кулак. – Если Белява справится… Если выполнит то, что вы ему приказали… Вы отпустите девушку? Его простите тоже?

Ян Зембицкий сухо рассмеялся. Этого смеха в принципе должно было бы хватить Боршнитцу. Однако князь соизволил расширить ответ.

– Бог, – начал он, – милостив. Прощает и извиняет. Однако порой разгоняется в своем милосердии так, что, пожалуй, не знает, что делает. Когда-то мне это сказал вроцлавский епископ Конрад, а епископ – это тебе не какой-то поп, следовательно, знает, что делает. Поэтому, говорил епископ, Бог грешников простит, но надобно здесь, и на этой земной юдоли, присмотреть, чтобы грешники за свои грехи и провинности как следует пострадали. Так говорил епископ, и я думаю, он говорил правильно. Рейнмар из Белявы и его подружка должны пострадать. Крепко пострадать. А когда после страданий встанут пред лицом Бога, пусть им Бог прощает, если на то будет воля Его. Ты понял, маршал?

– Понял, князь.

Небо темнело, обещая снежную метель. И что-то еще похуже. Хуже потому, что неизвестно, что именно.

Он проехал Франкенштайн, объезжая города с юга, через Садльно. Голова болела жутко, заклинания не помогали, дрожащие от волнения руки не слушались. Боль затуманивала глаза.

Он ехал как во сне. В кошмаре. Дорога, Клодзский тракт, часть торгового тракта Вроцлав – Прага, неожиданно перестала быть обычной дорогой, хорошо знакомой Рейневану трассой. Превратилась в нечто, чего Рейневан не знал и никогда не видел.

В затянутое тучами и без того темное небо неожиданно, как чернила в воду, влилось вращающееся и пульсирующее облако плотного мрака. Подул, сгибая деревья, дикий вихрь. Конь дергал головой, ржал, визжал, горячился. Рейневан ехал, с трудом отыскивая дорогу в тьме египетской.

Во тьме горят движущиеся огоньки. И красные глаза. Из-за черных туч бледно пробивается луна.

Конь ржет. Становится на дыбы.

В том месте, где должно быть село Тарнов, нет села. Вместо него кладбище среди диковинных деревьев. На могилах перекосившиеся кресты. Некоторые торчат наоборот, вверх ногами. Между могилами горят костры, в их мигающем свете видны пляшущие фигуры. Кладбище полным-полно чудовищ, лемуры царапают могилы когтями. Из-под промерзшей земли выдираются эмпузы и нецурапы. Муроны и мормолики задирают головы, воют на луну.