— Мы ходим с ней, — отвечает старшая. — Водим ее туда-сюда, чтобы облегчить боль.

Бессмысленно объяснять им, что это «туда-сюда» совсем не облегчает боли, потому что они будут делать то, что привыкли, а я буду слушаться их, ибо вообще с трудом понимаю, что со мной происходит.

— Вы ходите с ней? — мой муж не собирается так просто отступить. — Это помогает?

— Если ребенок не поторопится, мы будем подбрасывать ее на одеяле, — с жестким смехом отвечает младшая. — Она довольна, что мы ходим с ней. Это женская работа, Ваша светлость. Мы знаем, что делаем.

Я слышу приглушенную ругань и удаляющиеся шаги, мы с Иззи мрачно смотрим друг на друга, в то время как женщины берут меня за руки и ведут от камина к дверям и обратно.

Наконец они оставляют меня, чтобы позавтракать в большом зале, я снова понимаю, что не могу есть, а Иззи сидит рядом со мной на кровати и гладит по лбу, как в детстве в дни болезни. Боли такие частые и сильные, что мне кажется, я уже не выдержу. В этот момент дверь открывается, обе акушерки возвращаются на этот раз с кормилицей, которая ставит около кровати колыбель и расстилает подо мной чистые простыни.

— Осталось недолго, — бодро заявляет одна из повитух. — Вот, — она подает мне деревянную палочку со следами зубов. — Прикусите ее, — говорит она. — Видите эти отметки? Многие добрые женщины кусали ее, чтобы спасти свой язык. Вы будете прикусывать ее, когда станет больно, а потом хорошенько потянете вот за это.

Они привязывают веревку к нижним перекладинам моей большой кровати, и когда я упираюсь ногами в спинку, я могу тянуть веревку, словно вожжи.

— Вы будете тянуть на себя, а мы в другую сторону. Вы прикусите палочку, когда придет сильная боль, а мы будем кричать вместе с вами.

— Можете дать ей что-нибудь для облегчения боли? — требует Изабель.

Молодая женщина открывает глиняную бутылочку.

— Вы можете выпить капельку вот этого, — предлагает она, выливая жидкость в мой серебряный кубок. — Нам всем не помешает глотнуть по чуть-чуть.

Напиток обжигает горло и наполняет глаза слезами, но заставляет почувствовать себя смелее и сильней. Я вижу, как Иззи кашляет после глотка и улыбается мне. Она наклоняется вперед, чтобы прошептать на ухо:

— Это просто две жадные пьяные старухи. Бог знает, где Ричард откопал их.

— Они лучшие в Англии, — отвечаю я. — Помоги, Боже, тем, кто рожает с худшими.

Она смеется, я вторю ей, но мой смех пронзает живот острой болью, и я издаю громкий крик. Обе женщины сразу преображаются, они деловито встают у меня в ногах, вкладывают веревочную петлю мне в руки и приказывают горничной принести кувшин горячей воды. Потом долгое время я настолько поглощена болью, что не помню ничего, кроме бликов огня на стенке кувшина, жары в комнате и прохладной руки Изабель, обтирающей мое лицо. Я борюсь с болью в моем теле, и от этой боли у меня перехватывает дыхание. Я думаю о моей матери, которая должна быть здесь, но находится так далеко, о своем отце, который воевал всю жизнь и познал последний ужас поражения и смерти. Как ни странно, я думаю о Миднайте, подбрасывающем свою большую голову, когда меч входит ему в сердце. При мысли о моем отце, поклявшемся не отступить с поля при Барнете, чтобы я могла стать королевой Англии, я сильно тужусь, и потом слышу плач и быстрые слова:

— Осторожно, теперь осторожно. — я вижу лицо Изабель, залитое слезами и слышу, как она говорит мне: — Энни! Энни! У тебя мальчик.

Теперь я осознаю, что совершила ту единственную вещь, о которой мечтал мой отец, которую желал Ричард: я подарила внука отцу и наследника моему мужу, Бог благословил меня мальчиком.

Но он не очень сильный. Акушерки бодро заявляют, что многие хрупкие дети вырастают в смелых мужчин, а кормилица уверяет, что от ее молока он в считаные дни станет толстым и красивым, но все шесть недель моего заключения после его рождения до самого моего воцерковления, [22] мое сердце трепещет, когда я слышу, как он тоненьким голосом плачет в ночи, когда я смотрю на его ладошки, напоминающие бледные листья.

После моего воцерковления и крещения ребенка Изабель возвращается к Джорджу в Лондон. Мы называем сына Эдуардом в честь короля, и Ричард говорит, что у нашего мальчика большое будущее. Крещение проходит тихо и скромно, король с королевой не могут приехать, и хотя никто ничего не говорит, не похоже, чтобы ребенок выглядел здоровым и крепким, вряд ли он заслуживает роскошного крестильного наряда и трехдневного праздника в замке с ужином для всех вассалов.

— Он будет сильным, — успокаивающе шепчет мне Изабель, выходя на конный двор. Она не хочет уезжать, но ее живот растет. — Мне кажется, сегодня утром он выглядел значительно лучше.

Это неправда, но ни одна из нас не хочет этого признать.

— И по крайней мере, теперь ты знаешь, что можешь родить живого ребенка, — продолжает она.

Мысль о маленьком мальчике, который ни разу не вскрикнув, умер посреди моря, преследует нас до сих пор.

— Ты тоже можешь родить живого ребенка, — уверенно говорю я. — Уж этого-то точно. И я приеду к тебе. На этот раз все будет хорошо. У Эдуарда появится маленький кузен, и с Божьего позволения они оба будут здоровы.

Она смотрит на меня, и в ее глазах горит тревожный огонек.