Продолжительность вахты, в принципе, догмой не была. По решению командира ее длительность могла быть изменена как в сторону увеличения, так и в сторону сокращения. Например, в сложных погодных или навигационных условиях вахтенного начальника и вахтенного офицера могли сменить гораздо раньше. На якорной стоянке часто практиковались суточные офицерские вахты.

Многое зависело и от размеров корабля. На малых судах, где и офицеров было немного, вахтенным начальникам зачастую приходилось проводить в море на мостике и шесть — восемь часов. Иногда их подменял командир, давая подчиненному возможность на время спуститься в теплую кают–компанию, где офицер мог слегка перекусить и выпить стакан–другой горячего чая. Но зачастую, времени не было и на это, в связи с чем вахтенному начальнику приходилось подавать чай и бутерброды прямо на мостик.

«Чтобы пробраться из закупоренной каюты на мостик для смены вахтенного начальника требовалось большое искусство: палуба уходит из–под ног, и, крепко держась за протянутые леера, стараешься балансировать так, чтобы не выскользнуть вместе с водою за подветренный борт. Добравшись с трудом, находишь там темные силуэты в дождевиках и зюйдвестках — это вахтенный офицер, рулевые и сигнальщики, привязанные к поручням из предосторожности, чтобы не вылететь за борт. Они радостно встречают новую смену и, сдавши вахту, спускаются вниз, и, сбросивши все мокрое, зарываются в теплую койку и засыпают мертвым сном. В этот момент все испытанное на вахте им уже кажется пустяками: они забывают страх, усталость, разве только оставшийся на губах вкус засохшей соли напомнит им соленые ванны окачивающих волн», — вспоминал вице–адмирал Генрих Фаддеевич Цывинский о своем плавании в конце 1870–х — начале 1880–х гг. на парусно–винтовом клипере «Наездник».

Несение вахт являлось одной из главных обязанностей любого офицера корабля. Недопущение к самостоятельному несению вахты был не просто наказанием, а самым настоящим позором.

Начало первой вахты — так называемой «собаки» (с полуночи до четырех часов утра) практически всегда выглядело одинаково. И снова слово Константину Михайловичу Станюковичу:

«Ах, как не хотелось вставать и расставаться с теплой койкой, чтобы идти на вахту!

Володя только что разоспался, и ему снились сладкие сны, когда он почувствовал, что его кто–то дергаетза ногу. Он отодвинул ее подальше и повернулся на другой бок. Но не тут–то было, какой–то дерзкий человек еще решительнее дернул ногу.

— А?.. Что?.. — произнес в полусне Володя, не открывая вполне глаз и скорей чувствуя, чем видя, перед собой тусклый свет фонаря.

— Ваше благородие… Владимир Николаевич! Вставайте… На вахту пора! — говорил чей–то мягкий голос.

Володя открыл глаза, но еще не совсем освободился от чар сна. Еще мозг его был под их впечатлением, и он переживал последние мгновения сновидений, унесших его далеко–далеко из этой маленькой каютки.

— Без десяти минут полночь! — тихим голосом говорил Ворсунька, чтобы не разбудить спящего батюшку, зажигая свечу в кенкетке, висевшей почти у самой койки. — Опоздаете на вахту.

Сон сразу исчез, и Володя, вспомнив, какое он может совершить преступление, опоздавши на вахту, соскочил с койки и, вздрагивая от холода, стал одеваться с нервной стремительностью человека, внезапно застигнутого пожаром.

Сверху раздаются мерные удары колокола. Раз. два. три. Бьет восемь ударов, и с последним ударом колокола Володя выбегает наверх, сталкиваясь на трапе со своим вахтенным начальником, мичманом Лопатиным.

— Молодцом, Ашанин. Аккуратны! — говорит на ходу мичман и бежит на мостик сменять вахтенного офицера, зная, как и все моряки, что опоздать со сменой, хотя б минуту–другую, считается среди моряков почти что преступлением.

Иззябший, продрогший на ветру первый лейтенант, стоявший вахту с 8 до полуночи, радостно встречает мичмана и начинает сдавать вахту.

— Курс такой–то. Последний ход 8 узлов. Паруса такие–то. Огни в исправности. Спокойной вахты! Дождь, слава Богу, перестал, Василий Васильевич!.. — весело говорит закутанная в дождевик поверх пальто высокая плотная фигура лейтенанта в нахлобученной на голове зюйдвестке и быстро спускается вниз, чтобы поскорее раздеться и броситься в койку под теплое одеяло, а там пусть наверху воет ветер.»

Командир, старший офицер и старший судовой механик на вахте не стояли — их рабочий день и так длился круглосуточно.

Командир и днем и ночью отвечал за безопасность корабля, поэтому даже при самой минимальной опасности он старался находиться на мостике, страхуя вахтенного начальника. Бывали случаи, когда во время штормовой погоды командиры сутками не покидали палубу, лишь на пару часов в одежде бросаясь в койку. Затем — снова на мостик. Заметим, что в особых случаях режим такого рода действовал для командира не только в море, но и на стоянке в порту.

Молодые офицеры обычно бывали крайне недовольны постоянным «торчанием» командира на верхней палубе. По их мнению, опыта первых вахт вполне хватало для несения службы в штормовую погоду, и глава судна зря мерзнет на пронизывающем ветру. Пройдет время, и юные мичмана поймут, что такова психология любого командира — именно он отвечает за все.

Но постепенно ситуация менялась — молодые офицеры зарабатывали бесценный опыт службы в критических условиях, а командир начинал все больше и больше доверять вахтенным начальникам своего корабля. Все реже он появлялся ночью на мостике, а если кто–то из офицеров продолжал ощущать дополнительную опеку, то это означало, что молодой человек должен более активно работать над собой.