Они не перестают изумляться моему эстетическому вкусу, который действительно прекрасен. Все устремляют взоры на ренановскую букву О.

– Она замечательная, – говорит Сесиль, не светящаяся глубокой мудростью.

– Листайте рукопись, а у меня много работы, – сбегает от нас служащая, она явно боится, как бы я еще чего-нибудь не придумал.

Листаю рукопись, а они не отрывают взгляда от разных О. Мною овладевает огромное желание закрасить плоскость буквы тушью. Держусь из последних. Никто сейчас и не подозревает, какие страсти кипят во мне. Для французской культуры это был бы удар ниже пояса.

– Уже можем идти, – говорю, переворачивая последний лист рукописи. – От Ренана ничего большего и не ожидал.

Фотограф немного удивлен, однако подчиняется моему желанию. Идем из библиотеки, прямо-таки переполненные знаниями, которые брызжут из наших мозгов.

– Если тебе что-нибудь будет нужно, – говорит Пьер, – всегда можешь ко мне обратиться. Я к твоим услугам.

Сесиль в этот миг чувствует себя ненужной. Она успевает солгать, что через десять минут ее будет ждать Огюст. Разумеется, на другом конце города. Расстаемся. Мне становится легче. Я снова свободен.

Когда я уже иду к Национальному банку, меня догоняет Пьер.

– Эркю, очень извиняюсь. Может, ты не откажешься выпить со мной бокал пива? Я угощаю.

Соглашаюсь без колебаний, так как Пьер мне нравится. Мне нравится его раскованная походка, насмешливый взгляд и меткий глаз. С большим удовольствием познакомился бы с ним поближе. Он со мной, кажется, тоже.

Пьер ведет меня назад к библиотеке.

– Здесь, рядом. В этом кафе мы познакомились с Сесиль.

– Ты давно ее знаешь? – спрашиваю его.

– Может, год. Может, два. Иногда кажется, что всю жизнь, однако чаще всего…

Стоим у бара в типичном французском кафе. Набросано окурков. Все друг друга знают. Пьер представляет меня хозяевам и своим друзьям. Теперь и я свой среди них. Флаг сексуальных меньшинств над фасадом здесь не развевается. Прихлебываем пива.

– Ты должен ей помочь, – начинает разговор Пьер. – Она совершенно выбита из колеи.

Понимаю, что речь идет о Сесиль, однако при чем здесь я?! Не могу же я быть ее доверенным лицом, да и знакомы-то мы с ней всего несколько часов. Кроме того, она мое имя не может нормально выговорить. Что уж говорить о фамилии, которая в ее устах превращается в яд.

– Я?! – переспрашиваю я, состроив ничего не говорящую мину.

– Да, ты. Потому что ты можешь. По глазам вижу. Ты можешь ей помочь.

– Пьер, я даже не знаю, что с ней, чем она больна и больна ли. – Я уклоняюсь от деятельности самаритянина, которая чужда мне уже добрый десяток лет.

– В общем, она любит, – вздохнув, ставит он диагноз.

– Не меня же.

– Конечно, не тебя, однако ты можешь ей помочь.

Разговор мне перестает нравиться, а пиво горчит. Делается даже немного кислым. Начинаю подозревать, что оно еще и с осадком. Сожалею, что пью пиво и впутываюсь в банальную историю.

– Она любит его, – снова издали начинает Пьер и с досады даже закуривает. – Она любит его. Она мне призналась.

– Пьер, мне никто не признавался. Я ничего не знаю и не хочу знать, кто кого любит, а кого не любит. Я и сам не уверен, кого люблю, а кого ненавижу. Что же говорить о Сесиль, которую я не знаю.

– Не совсем так, – прерывает меня Пьер.

Такие повороты мне уже совсем не нравятся. Я не поклонник любовных романов, да и не близки мне всякие истории.

– Она ему каждый день пишет письма, но так и не дождалась ответа. Если это продлится еще хотя бы месяц, она окончательно сломается. Она такая хрупкая. Я хочу ей помочь. И ты ей должен помочь. Ты обязан.

– Хорошо, – успокаиваю я, – расскажи, в чем дело. Посмотрим.

– Она влюбилась в того саксофониста из Вильнюса. Она лишилась из-за него рассудка.

Я не говорю ему, что влюбиться в саксофониста – самое страшное дело. Любовь к этим дудилыцикам заранее обречена. Это постулат, теорема, которую девочки должны вызубрить еще на школьной скамье. Во мне уже поднимается сочувствие к Сесиль.

– Ты мог бы встретиться с ним, – продолжает Пьер, – и все ему объяснить. Ты должен его убедить, что так поступать непорядочно. Он не может разрушить ее жизнь.

– Думаешь, – говорю ему, – что я пойду к тому саксофонисту, так, ни с того ни с сего, и стану морализировать только потому, что в него влюбилась девица, которую он, может быть, и не помнит? Как ты себе это представляешь?

– Ты должен объяснить ему, рассказать, как она страдает.

Пьер хочет заманить меня в капкан маразма. Я раскусил его замысел. С каждой секундой он мне нравится все меньше и меньше, хоть и щедрый. Может быть, слишком щедрый. Фотографы чаще всего не обладают этим качеством.