— Съел?

Ответчик тут же бухнулся на колени и заорал:

— Дайте крест! Тоже хочу.

Поцеловав крест, произнеся клятву, он встал и прошептал белобородому:

— А ты съел?

Воевода был озадачен.

— Жребий, — махнул он рукой, немного подумав. Услышав это, толпа, набившаяся в храм и обрадованная давно не виданным развлечением, повалила на площадь. Воевода тоже собрался туда идти, но его задержал батюшка Никодим.

— Тяжко тебе, Семен Иванович, приходится.

— Тяжко, — вздохнул воевода. — Но такова служба государева.

— Да. Но оно и нам нелегко. Вон, крыша облезла, купола бы обновить. Подсобил бы.

— Да где же я тебе денег возьму? У нас нет.

— Может, у купцов найдется? Ты бы постыдил их, прижал немного. Что за купец, если ему денег на Божье дело жаль? Подрастряси их мошну, а, Семен Иванович?

— Растрясти их мошну. Да ты посмотри, они из-за копейки в ад души свои готовы послать. Дрянь людишки, неча сказать… Ну ладно, подсобим. Дело-то Божье.

— Спасибо, Семен Иванович.

Когда воевода появился на площади перед собором, там уже все было готово к жребию. Толпа любопытных окружила спорщиков, те же, налившись как вареные раки кровью, сверкали друг на друга очами, из которых, казалось, вот-вот вылетят молнии. Дьяк Алексашка держал в руках два восковых шарика, за которыми успел сбегать в приказную избу. Он выцарапал на них имена обоих купцов и протянул воеводе.

— Подь сюда, — воевода поманил пальцем здоровенного стрельца, поскольку для жребия по правилам выбирались самые высокие люди. — Сымай шапку.

Стрелец снял шапку, и воевода кинул в нее шарики. Потом вытащил из толпы высоченного, с придурковатым лицом крестьянина и протянул ему шапку.

— Тяни шарик.

Засучив рукава, крестьянин запустил руку в шапку. Все замерли. Утихли крики, смех. Сейчас должно было состояться самое главное.

— На, — крестьянин протянул восковой шарик воеводе.

— Парамон! — торжественно выкликнул тот нацарапанное на шарике имя.

Кривоногий радостно хлопнул в ладоши, а белобородый открыл рот и начал хватать им воздух, как выброшенный на берег карась.

— Это как же? — наконец просипел он.

— Ну чего, съел? — хихикнул Кривоногий.

— Съел! — заорал белобородый и врезал со стуком своему недругу кулаком по голове, а потом вцепился ему в бороду. Толпа бросилась их разнимать, началась куча мала, но все же вскоре драчунов удалось растащить в стороны.

— Слышь, никому не скажу, — прошептал дьяк Алексашка утиравшему кровь из разбитого носа белобородому. — Но кто ж все-таки прав был?

— А черт его поймет, — вздохнул белобородый. — Оба в усмерть пьяные были, когда договор заключали…

Вернувшись в приказную избу, воевода глотнул чарку кваса и недовольно глянул в окно. Около ворот ждала толпа челобитников, с которыми предстояло еще разобраться. А на воеводу как раз нашла лень, что бывало с ним нечасто. Но никуда не денешься — надо работать.

— Эх, прав батюшка Никодим, тяжела доля человека государева. Правильно, Алексашка?

— Сущая правда, — с готовностью кивнул Алексашка. Уж кому, как ни ему, была знакома эта истина. Ох, как туго приходилось порой ему. Воеводе-то что — он из знатных, из дворян, а вот хуже всего работящему люду, подьячим приходится. Алексашка подьячим был в одном из московских приказов, помнит, однажды дьяк пораньше ушел, а братия загуляла и ничего не сделала. Увидев это, он приказал утром всех к столам привязать, чтоб до заката работали без отдыха и никуда уйти не могли бы. А уж секли постоянно. В народе даже поговаривали, что дьяков специально с детства к розгам приучают, чтобы потом на службе государевой легче было. А то непривычный человек долго не проживет так. Да, туговато Алексашке в первопрестольной приходилось. Хоть и подворовывал, и мзду брал за мелкие делишки, за то, что словечко замолвит иль бумагу какую справит, но с радостью принял, когда его сюда с воеводой перевели. Намного легче стало, и сытнее, и уважения больше. Нет, ему лучше подальше от Москвы держаться.

— Пущай следующего челобитчика зовут, — вздохнув, махнул рукой воевода, готовый приступить к работе.

За выслушиванием жалоб, причитаний, обвинений, порой совсем несусветных, подошло время обеда. Обычно день у воеводы начинался с восходом солнца. Позавтракав и отстояв заутреню, он шел в приказную избу и занимался там хозяйственными вопросами, судебными делами, приемом земских и посадских старост, а дело это нелегкое, выдержки и сил требующее. Обед на Руси обычно затевался в полдень, после чего сон — дело святое для каждого православного. Потом опять дела, которые не успел доделать, ужин, вечеря в церкви, и как солнышко сядет — на боковую. От распорядка этого воевода почти не отходил и любил все делать со вкусом — поесть сытно, поспать сладко, а дела государственные провести с выгодой для себя.

— Ну пока хватит, — сказал воевода, выпроводив за порог очередного челобитчика.

Сегодня он намеревался отобедать не дома, а в гостях. В сопровождении двух стрельцов, с которыми редко расставался, зная буйный нрав иных местных жителей, он направился к дому губного старосты. За высоким частоколом виднелся двухэтажный островерхий терем. Конюшни, сараи, кладовые — ими был застроен весь двор. Окна в тереме были узкие и маленькие, бревна толстые, постройка выглядела крепкой и походила на крепость. Да порой такие здания и служили крепостями. Если враг преодолевал ров и стены деревянного кремля, то такие терема, где проживали знатные люди с многочисленной семьей, хорошо вооруженной челядью, могли обороняться долго.