Гришка понимал, что теперь его вряд ли что спасет. Убивец неторопливо, предвкушая знатное развлечение, вытащил топор и шагнул к нему. Гришка отшатнулся, отступил на шаг назад, лихорадочно думая, как бы сейчас улизнуть, но тут Косорукий Герасим обеими ладонями со всей силы толкнул его в спину. Мальчишка пролетел несколько шагов и упал на землю. Убивец подошел, лицо его перекосила нервная улыбка, он занес топор. Гришка ясно увидел каждую зазубрину, каждое ржавое пятнышко на черном металле топора и зажмурил глаза, приготовившись, что сейчас все провалится в тартарары и земной свет померкнет для него навсегда.

Но прошла секунда, вторая, а страшный удар все не обрушивался. Гришка приоткрыл глаза и увидел, что Мефодий Пузо перехватил руку Убивца и вырвал топор.

— Нет, Евлампий, — сказал он. — Так не принято.

— Уйди, — прошипел Убивец и обжег Пузо таким жутким мертвенным взором, что тот невольно отпрянул.

— Пузо дело говорит, — выступил вперед татарин. — Что это ты топором размахался? Если каждый без суда начнет брата Топором кромсать — никакого закона тогда в ватаге не станет. Вмиг друг друга поубиваем.

— Верно, — донеслось из собравшейся толпы.

— Хоть скажи, за что его?

— Неча топором без толку размахивать. Убивец огляделся и громко прошипел:

— Дурачье!

Он резко вырвал у Пузо свой топор, но все-таки спрятал его за пояс.

— Я же того выловил, — сказал он, — кто все наши планы воеводе выдавал. Сколько он нашего народа угробил. Вот он. Иуда, — он ткнул пальцем в направлении бледного, сидящего на земле Гришки.

— Неправда! — в отчаянии закричал Гришка и поднялся с земли. — Никого я никогда не продавал! С чего ты взял?

Гришка прекрасно понимал: единственное, что может его выручить сейчас, — это хорошо подвешенный язык. Нужно затеять спор. В этом деле Убивец не особый мастак.

— А правда, с чего ты взял, что он нас продавал? — донеслось из толпы.

— Кто ж тебе это сказал? — поддакнул татарин.

— Так все же ясно, дурило! — прохрипел Евлампий.

— Кому ясно? — не унимался татарин, по привычке улыбаясь во весь беззубый рот. — Неплохо б доказать слова эти. Что у петуха хвост — и в то поверить трудно, пока своими глазами петуха не увидишь. Так люди разумные делают.

— Да чего тут доказывать? — нетерпеливо, с какой-то жадностью заорал Косорукий Герасим. — Пришибить его — и все дела. Никогда этот Гришка мне не нравился. Тоже мне — грамотный. А от грамоты все беды!.. Всех бы грамотных зараз пришибить — насколько б легче жилось.

— Нет, братья родные, суд должен быть, — махнул рукой татарин. — Чтобы все по правилам было. Говори перед всем народом честным, что против Гришки имеешь.

— Рассказать? Ну что ж… Кто знает доподлинно, откуда он, такой умный, на нашу голову свалился? Никто его раньше не видел. Может, сам воевода эту свинью нам на зимнюю дорогу и подложил.

— Надо б там его было в снежку и оставить, — поддакнул Косорукий.

— И все он куда-то ходил, все незнамо где бывал — и как уйдет, так дело шальное проваливается. И где с нами пойдет — тоже все наперекосяк. С починком Старостиным кто все сглазил, кто загодя обо всем воеводе донес? Он и донес. А последнее дело кто сорвал? Он и сорвал! Притом так обнаглел, что уже и не таился. Так свистнул, что весь город переполошил. Как живыми выбрались — не знаю. Он говорит, что стрельцов увидел, вот и поднял тревогу. А кто стрельцов тех видел? Кто? Может, ты, Герасим?

— Не-а, — замотал с готовностью головой Косорукий. — Не было никаких стрельцов. Убить его, язву, побыстрее.

— Но не то главное, — продолжил Евлампий. — Грешным делом и меня сомнения брали, пока вот эту щуку не увидел!

Он схватил за руку Варвару и рывком поставил перед собой. Она пыталась вырвать руку, щеки ее побледнели — больше от ярости, чем от испуга.

— Помните, братцы, эту щучкину дочку? Когда в старостином сельце в засаду угодили, так ты же сам, татарин, в нее впился. А как отпустил, так я ее, эту заразу вредную, прихватил с собой. Но до логова не довел. Почему? Меня по голове кто-то дубиной сзади огрел, хотел жизни лишить, да просчитался, поскольку голова у меня крепкая. Я все думал, кто ж меня так приголубил? А как увидел тварь эту, как она с Гришкой милуется, то сразу понял — он!

Дрожащий от возбуждения толстый Палец уперся в Гришкину грудь. Над толпой пронесся вздох удивления, и Евлампий, довольный произведенным эффектом и воодушевленный, продолжил:

— Чуть брата не убил! Через ведьмину дочь он воеводе все тайны наши передавал, хотел всех нас к погибели привести! — Убивец вновь взялся за топор.

— Не гони лошадей! — крикнул татарин. — Дай теперь Гришке слово сказать.

— Пущай говорит! — заорала толпа.

— Убить всегда успеем.