В лесу разбойники бросились врассыпную — поодиночке затеряться легче. Гришка оглянулся и сквозь деревья увидел, что стрельцы стоят на краю оврага, но преследовать лиходеев не решаются. Служивому в лесу неуютно, каждый куст и дерево враг да предатель. Для лиходея же лес — защитник и друг.

Гришка бежал, пока хватало сил. Пока не упал на землю, уткнувшись лицом в траву. Теперь, когда он имел. время на размышление, на него накатил такой страх, что хотелось выть и биться, как в падучей.

Лежал он долго — может, полчаса, а может, и поболе. Дрожь унялась, Гришка немного успокоился, ужас слегка отпустил. На его место пришли черные думы. Да, дорого им стало дело. Хоть и дрянной был человек Егорка Рваный, и земля без него чище, но все равно его жаль. И Нестора жаль. Незлой ведь душой, пьяница только. И не заслужил он, чтобы Евлампий так хладнокровно, будто скотину, добил его, раненого. Ох и зол Убивец, Душегуб истинный. Но кто ему что скажет? Никто даже не упрекнет, поскольку хоть и подбил он всех на этот налет, но ведь сам же и вытащил, когда в засаду угодили. Без его топора, без его остервенения худо бы пришлось. Гришке опять стало зябко и страшно.

— Эх, заячья душа! — вслух обругал он себя.

Он поднялся, отряхнул свою рубашку, некогда красную, а теперь неопределенного цвета. Надо было возвращаться в логово. Хоть и не хотелось, а куда денешься?

Лес чем дальше, тем становился темнее. Разлапистые, кряжистые деревья поросли коричневым мхом, на стволах приютились поганки на тонких ножках. Опушки расцветились красными и какими-то бледно-зелеными мухоморами. Неудивительно, что места эти пользовались дурной славой.

Шум Гришка услышал издалека. Отчаянные крики, грубая ругань, звук пощечин. Гришке хватило на сегодня страхов и переживаний, он никогда бы не подошел, а бежал бы отсюда подальше. Но сейчас он был в лесу, который знал как никто другой, по которому мог передвигаться неслышно, как кошка. Такой у него был талант. Кроме того, у него возникло чувство, что сейчас Произойдет нечто важное — то, для чего ему Богом дан этот день.

Гришка осторожно подобрался к небольшой поляне и выглянул из-за сосны. Убивец, громко сопя, рвал рубаху на девке, которую притащил из деревни. Девушка, решив не тратить сил на крики, вырывалась молча. Получалось у нее это ловко, она быта верткая и гибкая, ярость придавала ей сил, и даже здоровенный Евлампий никак не мог с ней совладать. Он хрипел, ругался, вожделение и злоба мешали ему, ион беспорядочно хватал деваху суетливыми руками. Гришка видел мелькающие руки, переплетенные тела, растрепанные волосы, порванную одежду — какую-то безумную круговерть.

— У, не нравится, тварь чумная! — Убивец изловчился и схватил девку за волосы, а она укусила его за палец и полоснула ногтями по липу.

— Отпусти, злыдень!

Евлампий отшатнулся, провел рукой по лицу, на котором выступила кровь, удивленно посмотрел на ладонь и облизнул ее. На секунду повисла тишина. Евлампий поднял глаза на девушку. Она что-то рассмотрела в его мутном взоре, рот ее приоткрылся, на лице появилось отчаяние. Видимо, в этот миг она окончательно поняла, кто перед ней. И ужаснулась.

Евлампий рассмеялся невесело, каркающе, как каркает ворон, увидевший мертвечину. Тут силы покинули девушку, она слабо всхлипнула и попыталась отползти в сторону. Но не тут-то было.

— У, шалунья, — как-то елейно выдавил Евлампий и тут же молниеносно, как змея, метнулся к певице, утробно зарычал, стальные узловатые пальцы сомкнулись на нежной девичьей шее.

Гришка знал, что лучше не видеть этого. Картины кровавых убийств навсегда остаются в памяти и являются ночью кошмарами или жгут душу до самого смертного часа. Это Гришка знал точно. И он ничего не мог сделать, чтобы исправить чудовищную несправедливость. Будто отвратное черное насекомое пожирало на его глазах прекрасный цветок — и в этом виделось что-то донельзя мерзкое и противное Богу. Как грязное пятно на белоснежной одежде. Как выгоревшие от пожара черные деревья в цветущем зеленом саду.

А самым неприятным было ощущение бессилия. Гришка знал, что этому святотатству он не может помешать. Ему стало страшно. Это позор, но он боялся до дрожи в коленках, до тошноты и не мог перешагнуть через свой страх. Да и что бы он сделал, если бы и захотел? Даже свое нехитрое оружие — заостренную палку — он обронил в пылу битвы и бегства. Убивец же легко, одной левой, свернет ему шею. Нет, помочь девушке невозможно. Она уже мертва, и сама знает это. Повернуться бы и уйти, но… Гришка не мог сделать этого. Он будто прирос к месту, окаменел, присев на корточки, лишь только его руки непроизвольно шарили вокруг. И они наткнулись на толстый сук…

Убивец обладал звериным чутьем. Казалось, на затылке у него имелись глаза. Даже во сне его трудно было застать врасплох — спал он, не выпуская свой любимый топор, в любой момент готовый проснуться и начать крушить все вокруг. Но сейчас он был настолько увлечен своим занятием, что не почуял опасности.

Онемевшими руками, так до конца и не веря, что решится на это, Гришка занес дубину, зажмурился и нанес удар изо всей силы. Дубина выскочила из его рук, и он остался совершенно безоружным. Отпрыгнул, открыл глаза, готовясь принять смерть, и увидел распростертое тело. Убивец лежал лицом вниз. В двух шагах от него сидела девушка. Она прикрывала молочно-белые груди с бледнокоричневыми сосками разорванной рубахой и не могла отвести глаз от Убивца.