— Я тоже так думаю. Он вытащил меч.

— Но ты же… — в отчаянии прокричал гонец.

Но договорить ему не дали. Старейшина небрежно взмахнул мечом. И отрубленная голова покатилась по ступеням под его хохот. Смех подхватил сначала Пар, потом телохранители. И вскоре хохот и радостные вопли сотрясали всю армию.

А потом началась резня, грабеж. Завоеватели врывались в дома, насиловали женщин, рубили детям руки, принуждая родителей выдавать сокровища. Поначалу страдали только атланты, но кто будет разбираться — волна прокатилась и по району, где проживали матийцы. Пылали пожары. Лязг, крики и отчаянный вой, проклятия — это симфония, звучащая во всех городах, захватываемых матийцами. В их языке даже не было слов жалость и сострадание.

Бешеный восседал на троне наместника во дворце, в зале, где еще недавно вершился суд, принимались представители сословий и заезжие торговцы, звучали решения о милостях и наказании. Сейчас сюда со всего города стаскивалось золото. В соседнем зале плакали самые красивые женщины, собранные для того, чтобы стать рабынями. Они предназначались самому Бешеному и его военачальникам.

Бешеный выпил не так много вина. Но он был опьянен сознанием того, что город Венцин — его.

— Еще! Мало! — неистово вопил он, опуская руки в груду драгоценностей и золотых монет. — Еще!

Он осушил кубок и отшвырнул его.

Он до сих пор не верил в удачу. Опять он оказался прав. Он не слишком, думал о последствиях. Он всегда приходил и брал. И оказывался победителем, — Еще золота! Я скуплю весь императорский двор, и они будут за это золото лизать мои ноги.

— И сам Император будет лизать твои ноги, — орал Одноухий.

— Или чего еще.

Потом они вдвоем насиловали оставшуюся в живых дочь наместника. Потом опять окунали руки в золото. Потом опьянели окончательно от счастья и вина. А армия продолжала грабеж. Она наслаждалась не только добычей, но и властью над своими врагами. Дремавшая столетиями ненависть вспыхнула и запылала пожарами по всему городу.

Вацвлас и Одноухий вышли на балкон. Ночь была светла. Город пылал. Скверну очищают огнем. И Бешеный улыбался счастливо, глядя на горящие кварталы. Доносящиеся вопли и плач ласкали его слух.

— Он — мой! — закричал он так, что голос понесся над городом, заметался по переулкам и сгинул где-то около разрушенного храма.

Тут он ошибся. Этот город был не его. Он был ничей.

От первого толчка дворец содрогнулся. Но Бешеный удержался на ногах. Голова его прояснилась мгновенно. И спина покрылась потом.

— Что это. Одноухий?! — испуганно вскрикнул он.

— Может, местные боги гневаются? — непонимающе воскликнул Одноухий.

— Нет, — вдруг захохотал Бешеный. — Это наши боги приветствуют нас.

От второго удара он покатился по полу. Подняв голову, с ужасом он глядел, как ломается и рушится высокая остроконечная башня перед дворцом.

Но дворец выстоял. Толчки продолжались. И Бешеный видел, как вода начинает заливать сушу.

Наконец обрушившийся потолок накрыл и рабынь, которыми так и не успели попользоваться, и сокровища, и солдат Бешеного, и его самого.

Через несколько минут все кончилось. На месте Венцина была водная гладь. Город перестал существовать. Тогда же под воду ушли два матийских острова.

Атаман вернулся в логово, когда все страсти уже перекипели. Выслушав подробный рассказ о происшедшем, он заключил, что все было сделано по совести и по традиции, так что обвинения с Гришки теперь сняты. И Варвара принята в шайку, будет считаться Гришкиной девкой и должна подчиняться общему укладу. Ей все это не особенно нравилось, но деваться девушке было некуда. Она прижилась на кухне, стала помогать, и ее добрый нрав, покладистый характер сразу приглянулся всем. Даже постоянно недовольная всем Матрена уже через день души не чаяла в новой помощнице.

Хотя внешне виду и не подавал, но в душе атаман был даже рад, что с Евлампием покончено. Тот был отменным бойцом, но ладить с ним в последнее время становилось все труднее. Неровен час поднял бы бузу и потребовал бы выкликать нового главаря. В болотах всем сидеть надоело, удачных дел в последнее время не было, так что кинутые Евлампием зерна упали бы на добрую почву и могли бы дать гиблые для Романа всходы.

А Гришка в последующие дни был как пьяный. Минуты растягивались в часы, когда он разговаривал с любимой, держал ее за руку. Теперь он мог видеть ее все время, ловить каждый миг и вместе с тем знать, что его счастью нет конца.

Через три дня после поединка Роман куда-то исчез. Хотя по его бесстрастному лицу, как всегда, ничего нельзя было понять, но Сила, хорошо знавший Романа, обеспокоенно сказал:

— Роман чем-то встревожен. Что-то у него на уме. Как бы не учудил чего.

— А что он учудить может? — спросил Гришка.

— Мало ли. В последний раз у него лицо было такое, когда он нас с муромских лесов снял и загнал в эти Богом оставленные болота.

— Ну а теперь чего бояться? Что в море загонит? — засмеялся Мефодий Пузо.