Аскольд знает, что птицы теперь не садятся на корявые сухие ветки дуба, но ловить их, а затем отпускать на свободу любит до сих пор. «Наутро возьму с собой Забаву, ловчую сетку да и подадимся с ней в тот лес... Хорошо теперь там! Зимцерла и Явь [47] навели уже в нём свои красы-порядки...»

Ловить сеткой птиц — не детское ли занятие?.. А этим увлечён взрослый сорокалетний мужчина, да ещё архонт, старший князь киевский, у которого своих дел выше головы... Нет ли тут какой-нибудь накладки? Подобные вопросы вполне могут появиться по ходу повествования. Но они возникнут у тех, кто мало знаком с языческим верованием славян, ибо оно исходило прежде всего из тесного общения человека с природой и животным миром, а ловля птиц — один из видов такого общения, тем более связанного с древним волхованием.

Чуть только на небе появился краешек Ярила, окрасившего по сторонам себя края сонных облаков в малиновый цвет и оживившего их, Аскольд и Забава уже держали под уздцы своих осёдланных коней. А когда солнце круглым совиным оком зависло над землёю, они въехали в туманные и пока прохладные зелёные дебри.

Забава ехала верхом впереди, и князь видел, как красиво покачивалась в седле её гибкая фигурка, опоясанная длинным, острым на конце ножом, который служил ей для метания, и колчаном; лук, меньше по размеру мужского, но со звонкой тетивой из оленьих жил, висел у Забавы за спиной и ничуть не стеснял её в движениях. Из него она умела посылать стрелу на такое же расстояние, как и Аскольд или Дир, точно попадая в цель.

Князь также был вооружён, только сбоку у него ещё колыхался меч, а к седлу была приторочена ловчая сетка; когда Тур с рындами готовились ехать с ними, архонт сказал старшему рынде:

— Мы едем не токмо имать птиц, но и волховать... Посему должны быть одни. Останьтесь.

Священное дело вершится без лишнего догляда — так учат жрецы, поэтому Тур спорить не стал, ибо знал, что теперь эти двое полностью вверяют себя защите богов... Нагнув головы, Аскольд и Забава стали продираться через густую зелень, и тут княжеский конь, будто почуяв кого-то сзади, повернул в сторону лоснящуюся шею и легонько фыркнул.

— Остановись, Забава! — крикнул жене Аскольд.

Постояли. Прислушались. Лишь шум от несильного ветра доносился сверху да пищала разная мошкара, облепившая, как только встали, брюхо и зады лошадей. Тихо. Но надо быстрее выехать из этой душной, пахнувшей прелью, опасной дремучести на свет, на поляну, где травы и цветы, где полно птиц, бабочек, шмелей и пчёл. И когда достигли её, соскочили с коней, Аскольд взял Забаву за локоть, притянул к себе, обнял нежно и шепнул ей на ушко:

— Далеко не уходи, милушка. Ты мне для ласки понадобишься...

Взглянув в лицо девушки, которое заалело, подумал: «Сказать, что конь кого-то почуял давеча, значит, испугать, хотя кривичанка моя, выросшая в ожидании нападения диких ятвягов и жмуди, не из боязливых; владеет оружием — дай Перун каждому!.. Но всё-таки женщина: вон как зарделась, когда я сказал ей о ласке, подразумевая супружескую близость... Но лучше я поведаю ей, пусть начеку будет!»

— Забава, а ты по дороге сюда ничего не слышала?

— Нет, любый княже, ничего... Хотя да, твой конь фыркнул. Подумала — мошка залетела ему в ноздри.

— Не мошка, милушка... Знаю своего скакуна. Мыслю, это бродит медведь.

— Ну, сей топтыга нам не страшен. — Забава быстрым заученным движением руки поправила на бедре колчан со стрелами.

— Всё же поблизости будь.

— Значит, не для ласки нужна.

— Господь с тобой, Забавушка! — как истый христианин воскликнул Аскольд. — После лова натешимся, как муж и жена.

— А вправду мне говорили, что Дир делает сие и с мальцами?..

— Кто говорил?

— Предслава, что мамкой служит у Сфандры.

— Вот дура баба! — в сердцах проговорил князь, склонился и, ничего более не сказав, начал распутывать сеть. Но потом всё же поднял голову, засмеялся и добавил: — А брат мой по-всякому может. Такой он у нас вёрткий...

Девушка подошла к гнилому дубу, некогда почитаемому как священный. Поковыряла ножом его трухлявую кору, в которой даже насекомые теперь не селятся, заглянула в дупло и отпрянула: из него показалась, шевеля раздвоенным жалом, голова гадюки. Отбежав, Забава резко повернулась, метнула нож и пригвоздила выползшую змею к стволу; лишь глухой мёртвый звук издал некогда сильный цветущий дуб.

— Ты чего? — встревожился князь и, увидев пришпиленную к дереву гадюку, поморщился: «Не к добру, знать, это...»

Но насквозь пронзённая змея продолжала жить: её голова так и рыскала по дереву, тянула за собой туловище до того места, куда был всажен нож, а остальная часть толстой верёвкой свисала вниз. Аскольд подобрал валявшийся неподалёку камень, размозжил змее голову, вынул из ствола нож, обтёр его о траву, подал Забаве и похвалил:

— Молодчина!

Солнце уже поднялось высоко, пригрело лес, звонче защебетали птахи.