Но прежде всего нужно знать наверняка: соперница ли ей Клэр? И как далеко зашли ее отношения с Фрэнком?

Мари сидела на диване, обуреваемая вихрем чувств и мыслей, когда услышала, как в подъезде стукнула дверь. Она быстро пошла в прихожую. Да, это была Клэр.

– С тобой все в порядке?

– Да, все хорошо. – Клэр выглядела бледной. – Я слишком много выпила.

– Уже так поздно. Я волновалась.

– Что могло со мной случиться? – Клэр закрыла за собой дверь.

– Ты пришла домой одна?

– Нет, меня проводили до двери.

– Кто?

– Фрэнк и его друзья.

Говорит ли она правду? Мари чуть не побежала обратно в гостиную, чтобы с балкона посмотреть, не видно ли американцев на улице, но понимала, что это невозможно.

– Ну хорошо, что ты наконец дома.

Но на следующий день она сказала дочери, что той нужно бережнее относится к своей репутации и что ее дяде не следовало отпускать ее бродить по городу с Фрэнком. Клэр не стала спорить, и это успокоило Мари.

Август для универмага «Жозефина» был спокойным месяцем. Большинство парижан покинули город, хотя иностранные туристы в магазин заглядывали. Вся семья Бланшар на это время обосновалась в Фонтенбло в старом доме, и Мари с Клэр ездили по очереди в Париж примерно раз в неделю и проводили там день, чтобы приглядывать за делами.

Жюль Бланшар с женой переселились в один из флигелей, отдав все главное здание в распоряжение семьи – вдове Жерара и ее детям, Марку, Мари и Клэр. Но тем не менее оставалось еще место и для других гостей, так что в полдень на широкой веранде, выходящей на газон, собиралось обычно человек десять.

Клэр всегда с удовольствием бывала в Фонтенбло. Она любила своих бабушку и дедушку. В последнее время у бабушки стали несколько путаться мысли, но старый Жюль, невзирая на ослабевшую память, все еще любил посидеть на веранде и поболтать. Клэр устраивалась рядом и расспрашивала о днях его юности, и он описывал ей людей, которые пережили Французскую революцию и эру Наполеона.

В эти долгие, легкие летние дни счастье Клэр омрачалось лишь одной тенью, которую отбрасывало нависшее над ее жизнью облако неопределенности. Испытывает ли Фрэнк Хэдли к ней какие-либо чувства?

Возможно, из-за того, что ее родители были родом из разных стран, Клэр всегда было трудно угодить. Пока она была девочкой и росла в Лондоне, ей нравились английские мальчики, но ей казалось, в них чего-то недоставало. И конечно, дело было в том, что они не говорили по-французски. Она смотрела на все, что ее окружало, как материнскими – французскими – глазами, так и английским взглядом отца. Да и отец ее прожил в Париже так долго, что, оставаясь англичанином, видел мир в более широкой перспективе, чем многие его соотечественники. Разумеется, были англичане, которые служили Британской империи в дальних уголках планеты, однако большинство из них все же оценивали вещи с имперской точки зрения, пребывая в незыблемой уверенности, что Британия лучше всех. Англичане, пожившие на Европейском континенте, по-прежнему оставались малочисленным племенем.

Сходным образом, вернувшись с матерью во Францию, Клэр нашла французов интересными и привлекательными. И тем не менее еще в процессе знакомства с непревзойденной культурой этой страны она почувствовала, что французы больше не кажутся ей таким уж чудесными. Они тоже были частью толпы – другой, но все же толпы.

И почти неосознанно Клэр начала мечтать о мужчине иного сорта. О мужчине, свободном духом. Человеком, для которого жизнь – это приключение без конечной цели. Он может быть англичанином, французом или кем-то другим. Это может быть исследователь, или писатель, или, к примеру, дипломат… Она пока сама не знала.

Где же искать такого человека? Далеко не сразу она обнаружила, что в Париже существует сообщество, которое притягивает к себе людей именно такого сорта.

Это сообщество – американцы.

Почему так получилось? Через какое-то время она поняла, что на то было множество причин. Во-первых, в их жилах текла сама Свобода. Они обладали ею от рождения. Но почти без исключения все иммигранты чувствовали, что мощный организм Америки все еще слишком юн, слишком неопытен, чтобы развить богатую культуру, к которой они стремились. Тогда как культура Европы насчитывала две тысячи лет, здесь было все, что душа пожелает: и греческий храм, и английский загородный дом, и парижский ночной клуб. Американцы приезжали не задрав нос, а с желанием познавать и учиться. Они хотели, чтобы все это было и у них.

Вот почему Гертруда Стайн и Сильвия Бич из Америки, и англичанин Форд Мэдокс Форд, и испанец Пикассо, и Дягилев со своим «Русским балетом», и французские писатели вроде Кокто, и молодой Эрнест Хемингуэй в любой день недели могли встретиться в книжных магазинах, кафе, театрах Парижа. И они встречались.

Так что, когда дядя Марк спросил ее однажды, что она думает об американцах в Париже, она ответила:

– Я бы не хотела выйти замуж за Хемингуэя, но мне нравится его любовь к приключениям.