рию под названием «страховой кампании». Вместе с тем страховые законы в конечном итоге способствовали углуб­лению противоречий между царизмом и буржуазией.

В декабре 1910 г., комментируя результаты деятельно­сти рабочей комиссии по страховым законопроектам, «Но­вое время» опубликовало две статьи некоего Наумова. Первая статья, называвшаяся «Законодательная обструк­ция», делала следующий вывод: труды комиссии «можно резюмировать весьма кратко: гг. промышленники оконча­тельно оправились от испуга. В 1905 г. фабриканты готовы были выполнить три четверти социалистической (!) про­граммы. Теперь они резонно соображают: благо в данную минуту нет угрозы массовых забастовок, нельзя ли отде­латься копеечной подачкой? Более того, в расчете спря­таться в случае чего опять за спину правительства, архи- либеральные во всех прочих отношениях промышленники считают себя даже оскорбленными, если так можно выра­зиться, до глубины кармана предложениями того же пра­вительства понести известные жертвы ради улучшения бы­та рабочего класса». Отметив, что еще задолго до внесения законопроектов в Думу «промышленники выторговали себе ряд чрезвычайно существенных уступок, которые в пере­воде на деньги оцениваются десятками миллионов рублей», автор продолжал: «Дальнейшие обстоятельства законода­тельной процедуры складываются для промышленников не менее благоприятно. Дело страхования рабочих, если мож­но назвать так жалкие остатки задуманной системы, нахо­дится теперь в более чем надежных руках тех же гг. Глез- мера и Триполитова в Г. Совете и бар. Тизенгаузена в Думе». Законопроекты «встречают... упорную тактику про­тиводействия со стороны обеих комиссий». В том же духе была написана и другая статья[248].

Статьи вызвали ответ Глезмера, носивший довольно жалкий характер. Многие статьи в журнале Совета съез­дов представителей промышленности и торговли были на­полнены жалобами на «несправедливые» упреки в адрес промышленников, на несочувствие к ним «общественного мнения» и Думы. Торгово-промышленный класс, говорилось в одной из таких статей, «слабо представлен в Думе». «Не секрет проявленное Госуд. Думой безразличное и в общем неблагосклонное отношение к интересам торговли и про­мышленности. И вдруг по рабочему вопросу Госуд. Дума творит беспрекословную волю промышленников!»[249]

В другой статье журнал жаловался на то, что стоило только «Утру России» указать на странное запрещение обсуждать на XXXVI съезде горнопромышленников юга России вопрос о страховании рабочих, как «Новое время» обрушилось с резкой статьей на «официальный орган крас­ных банкиров и дисконтеров» и «шкурно заинтересован­ный буржуазный парламент, заседающий под скромным названием Съезда представителей промышленности и тор­говли»[250].

Весьма чувствительный удар нанес буржуазии Витте. Дело было не в новизне фактов, которые он приводил, а в том, что бывший министр финансов был признанным ав­торитетом в области этих фактов. Выступая 18 апреля 1912 г. в Государственном совете с одобрением страховых законопроектов, Витте подчеркнул, что русская промыш­ленность по сравнению с промышленностью европейских стран получает большую прибыль «под действием двух жи­вительных влияний»: протекционизма и аграрного перена­селения. «Нигде в европейских странах промышленность не имеет столь дешевых рабочих рук, как у нас в Рос­сии»,— заявил он, приведя соответствующие цифры[251].

Во второй речи, опровергая дутые цифры промышлен­ников, согласно которым германская промышленность бы­ла якобы прибыльнее русской, Витте поставил весьма про­стой, но решающий вопрос: если это так, то почему ино­странный капитал идет в Россию, а не наоборот? Тогда, иронизировал он, «мы завоевали бы мирным путем Гер­манию, Францию, Англию и т. д.»[252]

Выступая третий раз с возражениями Триполитову, Крестовникову и др., Витте отверг их довод, будто ино­странный капитал идет только в немногие доходные отрас­ли. Сославшись на кризис 1900—1901 гг., он показал, что тогда больше всего пострадали именно иностранные капи­талы. Не выдерживает критики, по его мнению, и другое соображение промышленников, согласно которому русские капиталы не идут за границу только потому, что их про­сто нет. «Но позвольте, господа, припомнить,— резонно

ответил Витте,— сколько капиталов русских было переве­дено за границу в 1904 и 1905 гг. накануне революции. Сотни и сотни миллионов. Когда нужно было уходить от революции, тогда нашлись капиталы и отправлялись за границу. И они оставались бы там и пошли бы в промыш­ленность, если бы это было выгодно. Но как только у нас все успокоилось, понятно, что и капиталы пришли обратно для помещения их здесь более выгодного. Наконец, если вам угодно будет обратиться к отчетам банков и к различ­ным капиталам, которые в этих банках лежат непроизво­дительно, то вы увидите, какая у нас масса своих капита­лов» [253]. Убедительно разоблачив несостоятельность жалоб промышленников на обременительность для них расходов, предусматриваемых страховыми законопроектами, Витте назвал все их расчеты и доводы «финансовой ересью».

Выступления Витте имели большой резонанс, и все по­пытки промышленных заправил сгладить произведенное ими впечатление оказались неудачными. В ответной ста­тье, озаглавленной словами Витте «Финансовая ересь», автор ее, барон Майдель, вынужден был признать, что «речь несомненно послужила к укреплению ошибочных взглядов, столь прочно установившихся в образованной части общества на положение нашей промышленности» и в этом заключается «идейный грех бывшего насадителя крупной индустрии в нашем отечестве»[254].

Ленский расстрел еще более обострил противоречия ме­жду помещиками и буржуазией. При обсуждении запросов о ленских событиях Марков 2-й, Замысловский и др. него­довали по поводу ненасытных аппетитов промышленников. Правда, основная вина за ленскую трагедию была возло­жена на капиталистов-евреев, но тем не менее кампания велась против буржуазии в целом. «Новое время» пестрело заголовками и выражениями вроде «Зарвавшиеся монопо­листы», «Круговая кабала», «Господство монополистов, потерявших меру в своих притязаниях и не боящихся для защиты своих привилегий проливать кровь рабочих, соз­дающих им колоссальное богатство». Одновременно выра­жалось всяческое сочувствие рабочим: «несчастные рабо­чие», «каторжный труд», «жертвы биржи» и т. п.[255] Помимо

демагогии и желания свалить вину с правительства на ка­питалистов, здесь еще имело место стремление вернуться к старой, открыто полицейской политике в рабочем вопросе.

Провал рабочей политики и Ленский расстрел, в связи с общим провалом третьеиюньского курса, привели к уси­лению противоречий в самом правительственном лагере, разочарованию в союзе с буржуазией. Весьма симптоматич­ной была в этом отношении статья Меньшикова под заго­ловком «Экзамен В, Н, Коковцова», опубликованная спу­стя три дня после Ленского расстрела. Она была посвяще­на речам Коковцова и Крестовникова, которыми они об­менялись в Московском биржевом комитете, «Обе речи,— писал Меньшиков,— явились как бы громкими деклара­циями двух союзных лагерей перед новой парламентской кампанией: правительства и капитала,,,» «Как все это, согласитесь,—сетовал автор,—не похоже на добрые ста­рые времена торжественных выездов начальства в Москву! Невольно спрашиваешь, куда девалось господствующее со­словие в России — дворянство?» «Купцы решительно вы­ступают в роли древних дворян, они требуют себе приви­легий во имя бесспорных государственных и всенародных интересов, А дворянство,., добровольно обрекает себя на чисто служебную, наемническую роль,,,» Коковцов выдер­жал экзамен у биржевиков «на двенадцать баллов»[256].