– Il est le v^otre? – спросил мужчина; как бы в ответ Бо заржал. – Le fermier l’a trouv'e ce matin, en haut par le verger. En tremblant comme une feuille, il a dit [83] .

Сара его не слышала. Она вырвалась от них и бросилась к нему. Перебралась через ворота, чуть не свалившись в сарай, обвила руками его шею, прижалась мокрым от слез лицом к его коже.

Кто бы мог подумать, что девочка может так плакать из-за лошади? – удивлялись они позже в bar tabac, после того как Сара была отправлена в путь, напоенная горячим шоколадом и накормленная багетом. Она проплакала полчаса кряду, пока бинтовала разбитые до крови колени Бо, гладила и шептала ласковые слова, отказываясь от него отходить. Чтобы девочка так переживала из-за лошади – это ненормально.

– Ох уж эти девочки! – сказала женщина из бара, обтирая тряпкой бутылки. – В этом возрасте они все обожают животных. Я сама была такая. – Она помолчала и кивнула в сторону мужа, который на миг оторвался от газеты. – Такой и осталась, – добавила она, фыркнув.

Посетители прыснули со смеха, а она ушла обратно на кухню.

Мак ждал, когда Наташа сядет в машину, потом включил зажигание. Все утро она почти с ним не разговаривала. Каждый раз, когда он пытался заговорить, когда хотел сказать что-то о произошедшем, она надевала маску, которую он про себя называл «маской жены», выражавшую сдерживаемое неодобрение и молчаливое осуждение. Он не знал, что подумать. Она хотела его вчера ночью, он не навязывался. Почему же она так ведет себя с ним сегодня, черт возьми?

Мак знал, что поступил правильно, но вчерашняя Наташа, пылающая страстью, не имела ничего общего с холодной, замкнутой женщиной, которая сидела рядом сегодня. Он проснулся, держа ее в объятиях. Его губы касались во сне ее затылка, и его охватила радость. Что-то еще возможно, что-то вскрылось между ними и вырвалось наружу. Может, не все потеряно. Дело было не только в сексе, хотя секс, честно говоря, его ошеломил. Словно она снимала с себя кожу слой за слоем, позволив только ему одному увидеть то, что так тщательно скрывала. Потом она снова плакала, на этот раз от облегчения. Он ее обнимал, шептал ласковые слова и чувствовал, что она его чем-то одарила. Удивительно, как они могли потерять столько времени друг без друга.

«Я тебя хочу…»

И как тогда понимать сегодняшнее утро? Мак знал, что любит свою умную сложную жену, но не знал, хватит ли у него сил продолжать разрушать преграды, которые она так решительно воздвигала между ними. Ты права, сказал он про себя. Мужчины устают от «трудных» женщин, и поэтому ты отравляешь то, что могло бы быть прекрасным.

– Ты слышала, как я говорил утром по телефону? – неожиданно спросил он.

– Нет. – Она никогда не умела лгать и покраснела.

– Мы с Марией не вместе, если ты из-за этого. Мы друзья. Сегодня у нас планировалась работа, пришлось отменить.

– Смотри. – Она махнула рукой. – Мы приехали.

– У нее новый дружок, – сказал Мак, но Наташа уже вышла из машины.

Они остановились у 'Ecole National d’'Equitation. Мак шел следом за Наташей к офисам; им пожала руки молодая женщина с волосами, собранными в конский хвост, и сияющей кожей, говорившей, что она много времени проводит на свежем воздухе. Извинилась за вчерашнее недоразумение: они не разобрались в ситуации и не поняли, как приезжие связаны с Кадр-Нуар.

Пока Наташа объясняла, Мак рассматривал фотографии, покрытые сепией. Лошади, застывшие в воздухе под немыслимым углом. Мужчины в фуражках и форме с галунами сидели верхом с таким видом, будто нет ничего необычного в том, что животное стоит на двух ногах, согнутых под углом в сорок пять градусов. Далее следовала черно-белая серия фотографий – доска почета: все 'ecuyers Кадр-Нуар с 1800-х годов, имена выбиты золотом, один или два в год. Одно имя бросилось ему в глаза: Лашапель, 1956–1960. Он подумал о старике, который, возможно, даже не знал, что его имя увековечено, что ему отдали дань уважения таким образом. Было грустно, что человек, который мог бы прожить жизнь в стремлении к красоте и совершенству, окончил свои дни в таком месте. Стало понятнее его пылкое увлечение, строгость в воспитании Сары. Кто не хочет для своих детей совершенства и красоты? Или удовлетворения оттого, что они достигают мастерства?

– Вот. – Мак достал папку с фотографиями. – Это Сара и ее лошадь. На этой лицо видно лучше.

Женщина посмотрела на фотографии, кивнула:

– Она хорошая наездница.

Трудно было понять, серьезно она говорила или нет.

– Ее дедушку зовут Лашапель. Вот он. – Мак показал на фотографию.

– Он тоже приехал? Мы организуем встречи одноклассников. Выпускаем журнал Les Amis du Cadre N… [84]

– Он умер сегодня ночью, – перебила Наташа.

– Поэтому она сбежала?

– Нет. – Наташа взглянула на Мака. – Мы думаем, она еще не знает.

Женщина протянула фотографии Маку:

– Мне жаль, что больше ничем не можем помочь, но, если будут новости, мы, конечно, вам сразу сообщим. Мадам, месье, не хотите осмотреть территорию?

Им выделили молодого человека в качестве гида, и они вышли в Carri`ere Honneur, на огромную открытую песчаную арену, где мужчина в черной фуражке ехал верхом на резвом гнедом коне; за ними из своих безупречных стойл наблюдал десяток лошадей. Он проехал легким галопом в одну сторону и обратно. Конь фырчал от усилий.

Молодой человек объяснял по ходу: здесь содержат лошадей, принимающих участие в представлении; там – участвующих в выездке; далее – прыгающих через препятствия. Всего около трехсот животных. Это был мир порядка, мир неизменно высоких стандартов. Маку было отрадно, что подобное место существует.

– Зачем мы на все это смотрим? – время от времени недовольно спрашивала Наташа.

Они шли по аллее, обсаженной деревьями, к следующему блоку стойл и другой песочной арене. Этого мира они оба не понимали. Но он знал, что она думает так же: что еще они могли сделать? По крайней мере, здесь они начали лучше понимать, к чему стремилась Сара. Парадоксально, но за несколько сот миль от дома они были близки к ней, как никогда.