Сара успела на автобус, но только потому, что тот на минуту опоздал. Тяжело дыша, она вошла в салон, увесистая сумка оттягивала плечо. Показала карточку, села, кивнула индианке с ведром и шваброй, которая каждый день оказывалась на сиденье напротив.

– Красиво, – сказала женщина, когда они проезжали мимо букмекерской конторы.

Сара оглянулась на убогие улицы, освещенные неярким утренним светом.

– Будет красиво, – заключила она.

– Ты упаришься в этих сапогах, – заметила индианка.

– У меня есть запасные. – Сара похлопала по сумке.

Они смущенно улыбнулись, испугавшись, что вдруг разговорились после стольких месяцев молчания. Сара устроилась поудобнее и стала смотреть в окно.

Дорога до «Ковбоя Джона» занимала семнадцать минут или в три раза дольше, когда на востоке по пути в Сити образовывались заторы. Обычно она приезжала раньше Джона и была единственным человеком, кому он доверял запасные ключи. Как правило, Сара выпускала кур к тому времени, когда он, медленно шагая на негнущихся ногах, появлялся на дороге. Часто можно было услышать, как он пел.

Когда Сара возилась с замком на воротах, залаяла Шеба, немецкая овчарка. Узнав Сару, собака села и стала бить хвостом в ожидании. Сара бросила ей угощение и прошла на маленький двор, захлопнув за собой калитку.

Когда-то в этой части Лондона было множество конных дворов, располагавшихся в конце узких, мощенных булыжником улиц, за амбарными дверями, под арками. Лошади возили подводы с пивом, телеги с углем и старьем. Никто не удивлялся, увидев в субботний вечер верховую лошадь – любимицу семьи или пару рысаков на прогулке в парке. «Ковбой Джон» был одним из конных дворов, уцелевших до настоящего времени. Он располагался в конце узкого переулка, выходящего на центральную улицу, под четырьмя железнодорожными арками, и вмещал три или четыре конюшни со стойлами. Перед арками находился окруженный стеной двор, мощенный булыжником. Во дворе были сложены штабеля поддонов, клетки для кур, ведра, пара контейнеров для мусора и всякая всячина, которой торговал Ковбой Джон. Была там еще жаровня, в ней всегда горел огонь. Приблизительно каждые двадцать минут над головой с грохотом проносился пригородный поезд, но ни люди, ни животные не обращали на это внимания. Куры клевали, коза жевала что-нибудь, явно для этого не предназначенное, а Шеба лениво смотрела на мир за воротами своими янтарными глазами, готовая облаять любого, кто не числился в ее списке.

В настоящее время в конюшне на постоянном содержании было двенадцать лошадей. Среди них числились близнецы клейдесдальской породы, принадлежавшие ломовому извозчику на пенсии Тони, рысаки с изящными шеями и дикими глазами – собственность Мальтийца Саля и его букмекерской конторы, а также целый выводок неряшливых пони, чьими хозяевами были местные ребятишки. Сара даже не могла сказать, сколько людей знают об их существовании. Сторож в парке знает: он регулярно выгонял их с общественной территории, и еще они получали письма, адресованные «владельцам лошадей в арках Спеапенни-лейн» и содержащие угрозы подать в суд, если они будут продолжать нарушать закон. Ковбой Джон смеялся и выбрасывал письма в жаровню, протяжно приговаривая: «Насколько мне известно, лошади здесь появились первыми».

Он утверждал, что является членом «Черных ковбоев Филадельфии». Это были не настоящие ковбои, то есть, по крайней мере, они не занимались скотоводством на ранчо. Он говорил, что в Америке есть городские конные дворы вроде этого, только больше. Там можно содержать и тренировать своих животных, туда приходят дети, чтобы учиться. Так они не будут обречены на жизнь как в гетто. Он приехал в Лондон в шестидесятых, вслед за женщиной, с которой, как оказалось, «было слишком много проблем». Город ему понравился, но он скучал по лошадям. И он купил чистокровную лошадь с перебитыми коленями на рынке Саутхолл и практически бесхозные стойла викторианского времени у муниципалитета. Впоследствии муниципалитет не раз пожалел об этой сделке.

Теперь «Ковбой Джон» был предприятием или помехой, это как посмотреть. Для чиновников из муниципалитета – помехой. Они постоянно посылали предупреждения о состоянии окружающей среды и борьбе с вредителями, хотя Джон неустанно повторял, что они могут просидеть здесь хоть всю ночь, облитые сырным соусом с головы до ног, и не дождаться ни одного грызуна: у него имелся поисковый отряд отважных кошек. Для застройщиков и строителей – тоже помехой. Они хотели бы втиснуть на эту территорию многоквартирные дома, а Ковбой Джон продавать землю отказывался. Большинство соседей на Джона не жаловались, останавливались поболтать с ним по-дружески или купить что-нибудь из свежих овощей. Местные рестораны его обожали. Ранджит или Нила из «Радж-Паласа» прибегали, если им нужны были яйца, или курица, или козлятина. И потом были такие, как Сара. Она проводила здесь все свободное от школы время. Аккуратная викторианская конюшня с покачивающимися скирдами сена и соломы давала ей укрытие от безжалостного шума и суеты городских улиц.

– Ты еще не выпускала этого глупого гуся?

Ковбой Джон появился, когда она бросала сено в кормушку пони. На старике была шляпа стетсон – на случай, если кто-то не догадается, кто он такой. Впалые щеки блестят от испарины – он курил на ходу, а солнце уже грело.

– Не-а. Он меня за ноги щиплет.

– Меня тоже. Надо спросить в новом ресторане, не нужен ли им гусь. Черт, у меня все щиколотки в шрамах.

Они смотрели на жирную птицу, которую Джон купил из прихоти на прошлой неделе на рынке.

– Соус из чернослива! – гаркнул он, и гусь зашипел в ответ.

Сара не могла вспомнить, когда начала проводить почти все свободное время на Спеапенни-лейн. Когда она была совсем маленькой, Пап'a сажал ее на косматых шетландских пони Ковбоя Джона, а Нан'a неодобрительно шикала: ей казалось, Пап'a не должен передавать девочке свою страсть к лошадям. Когда ее мать в первый раз ушла из дому, Пап'a привел ее сюда, чтобы она не слышала, как плачет Нан'a. Или когда мать в редких случаях появлялась в доме, она кричала на нее и приказывала не горбиться.